Интервью с одесским фотографом Лизой Коваль мы записали накануне открытия её выставки «Дії» в Центре креативных искусств «SiniY Crab». Идея сочетать на открытии nude-фотографии, перформансы и кинопоказ пришла спонтанно, такой же получилась наша беседа.
Говорили о новом проекте; о том, как прийти в фотографию – или, наоборот, как фотография приходит в тебя; о вечной «боли» украинского арт-рынка; о том, почему женское тело до сих пор табуировано; об эмоциональном субстрате творчества и, конечно же, о любви.
– Расскажите о новом проекте – как возникла идея?
– Проект получился синтетический. Мы решили попробовать совместить несколько видов искусства: фотография, кинематограф, перформанс. Вышло всё, как всегда, экспромтом. Сначала мне предложили сделать выставку в «Синем Крабе», а мы как раз заканчивали монтаж фильма, который снимали летом. Решили показать его заодно – как раз уже контент для арт-субботы (формат, практикующийся в «Синем Крабе», – Ред.).
Параллельно я написала в фейсбуке Вере, она мой близкий друг и режиссер этого фильма, сценаристом и продюсером которого я являюсь. Я пригласила её приехать на премьеру, а Вера предложила провести заодно мастер-класс. Так появился третий компонент мероприятия.
И уже после того я пересеклась за чашечкой кофе с Евгением Балем, тоже моим близким другом, – он актёр, перформер, участник группы P.L.O.T. Недавно я была на их перформансе в Музее современного искусства Одессы: группа в течение восьми часов повторяла некие зацикленные действия в окружении объектов постоянной экспозиции. Я подумала: почему бы не повторить это, но не в стенах музея, а здесь? Ведь здорово, когда искусство выплескивается за пределы музеев и галерей если не на улицы в прямом смысле слова, то в какие-то пограничные пространства, вроде того же «Синего Краба». Так к нам присоединилась группа P.L.O.T.
– Поговорим немного про фильм – о чем он?
– Фильм называется «Театр», это черно-белая короткометражка на 13 минут. Он о личностном кризисе человека среднего возраста, театрального актёра, который не может разобраться, кто он на самом деле, какая из тех ролей, что он играет, ведущая. Дома он исполняет одну роль, в театре – три других, и ещё руководство хочет от него чего-то третьего. Вот такая сублимация кризиса среднего возраста на фоне театральных декораций.
– Можно ли считать его продолжением вашей «Библиотеки»?
– Идеологически и сценарно – нет, но в итоге это, наверное, будет трилогия. И там, и там у нас играет Наталья Бузько, надеюсь, в третьем фильме она тоже сыграет. Сейчас у нас есть вариант с музеем или архивом, но пока еще нет даже сценария, так что не знаю, как там будет. Сложность ещё и в том, что мы сами продюсируем эти фильмы, а зарабатываем на других проектах. Поэтому делать каждый год или полгода по новому фильму сложно, и с третьей частью придется подождать.
– Как вы пришли к фотографии и почему перешли в кино?
– Фотография случилась со мной очень рано, я даже не знаю, был ли у меня на самом деле выбор. В 14-15 лет у меня возникла потребность какого-то творческого проявления. У меня нет музыкального слуха, к рисованию я тоже как-то не тянулась. Были какие-то литературные попытки, даже выигрывала конкурсы, публиковалась в изданиях типа «Одесского альманаха». А фотография привлекала с детства – у дедушки был «Зенит», периодически мы вместе что-то снимали.
Однажды в школе я писала реферат про одесские места Константина Паустовского. Тогда была очень красивая золотая осень, что редко случается в наших широтах. Я решила сделать фотоиллюстрации к реферату, и одна фотография получилась, как мне тогда показалось, очень трогательной: особнячок в районе Девятой Фонтана, его уже снесли, к сожалению. В реальности он не имел прямого отношения к Паустовскому, но в его «Времени больших ожиданий» есть несколько глав, посвященных полуразрушенной даче в том районе. Я подумала: той самой дачи давно уже нет, а это примерный визуальный образ: локация, колонны, рассыпающийся ракушечник – в общем, похоже. Это был старт моей фотографии и один из немногих цветных кадров. Потом меня это всё захватило, и фотография стала моей очень большой любовью по жизни.
Но зарабатывать этим деньги было очень проблематично. Не потому, что не было работы – её как раз было очень много: это были «нулевые», «десятые», период вхождения «цифры» на рынок. Тогда всё очень упростилось, и были большие объёмы коммерческих заказов. Но как можно совместить любовь и деньги, это же несовместимо! (смеётся)
Кино получилось хорошим, интересным компромиссным вариантом, который позволил не зарабатывать деньги любимой фотографией, в то же время оставаясь в визуальном искусстве. Конечно, я очень люблю его как процесс, но это по-другому, не так интимно, ведь это всегда коллективное творчество. Если фотограф с камерой может, в принципе, всё, то кинематографист один быть не может – всегда работает команда.
– А идентифицируете вы себя как фотограф или кинематографист?
– Я себя идентифицирую как художник. Мне кажется, сегодняшнее время не предполагает каких-то сегментированных определений.
– Какие фотографы повлияли на вас больше всего?
– Брассаи, Ман Рэй, Тина Мадотти, из ныне живущих – Тим Вокер, Стивен Мизел. В каком-то смысле, Ленни Рифеншталь тоже – у нее отличные фотоработы, если не принимать в расчёт всю историю взаимодействия с Третьим Рейхом.
– А кто из украинских фотографов вам наиболее близок, интересен?
– Сейчас появилось очень много классной молодёжи – поименно вот не скажу, конкретно сейчас не помню. Я бы, пожалуй, назвала Лену Погребную, это наша, одесская девочка с очень нестандартным взглядом. Ещё мне нравится Александр Якимчук, тоже одессит – вот как-то патриотично получается, одни одесситы в голову приходят (смеётся). Огромное количество очень крутых молодых ребят, с огромным потенциалом.
– Можно ли сейчас говорить о каком-то цельном нарративе, стиле в украинской фотографии?
– Мне кажется, мы пока что ещё находимся на стадии формирования. Очень много информации извне, и в особенности молодые авторы волей-неволей кого-то повторяют, копируют. Нужно, наверное, ещё лет пять-десять, чтобы мы могли об этом говорить.
– А что нужно, чтобы украинская фотография развивалась?
– В первую очередь, формирование рынка фотографии – без этого, к сожалению, её развитие, в том числе как искусства, невозможно. Таковы законы капиталистического мира, и пока мы не имеем иной системы, всё отталкивается от рынка, будь то продажа нефти, недвижимости или искусства. Когда у нас будет более-менее сформированный рынок, будет какой-то рывок.
Сегодня украинские коллекционеры не понимают, зачем вообще коллекционировать фотографию, нужно ли это. Она продаётся только в контексте интерьерных задач, очень редко этим занимаются музейные институции. Кто-то уровня Арсена Савадова продаётся на уровне музеев, но это один-два человека на 46-48 миллионов населения, ничтожный процент.
– Выставочные площадки хотят работать с фотографией, помогают с репрезентацией?
– В плане экспозиции проблем обычно не возникает, но это никак не помогает формированию рынка. Одна знакомая галерейщица, которая раньше выставляла меня в Одессе, сейчас является экспертом-аукционистом по современной фотографии на азиатском арт-рынке – и там прекрасные продажи, за десятки тысяч долларов. Мы здесь в принципе даже не мыслим такими категориями, к сожалению.
То есть азиатский и европейский рынки фотографию продают. Но если за Западе история коллекционирования и продаж фотографии продолжается уже почти сто лет, то азиатский рынок – новый; наш, украинский вроде бы и старше. Но там развитие и формирование арт-рынка в контексте фотографии происходит быстрее.
– Насколько зарубежные рынки принимают украинских фотографов, есть ли какой-то коннект?
– Да, сейчас к Украине повышенный интерес со всех точек зрения, пускай и обоснованный малоприятными событиями последних лет. Все наши внешне- и внутриполитические события спровоцировали скачок в музыкальной сфере, украинская радийная квота дала возможность нашим прекрасным музыкантам наконец-то попасть в эфиры. Точно так же произошло с арт-рынком и кинематографом.
С украинцами очень охотно соглашаются на коллаборации, достаточно много грантов. Западные галереи стали выставлять наших авторов. Начали, конечно, с документалистики – Майдан, АТО, Донбасс, Крым, крымские татары, переселенцы. Но сейчас коммуникация уже установилась, и украинская арт-фотография тоже наконец-то начала привлекать внимание.
– Вы много работаете в жанре ню. Как относятся к нему украинские зрители, можно ли сказать, что табуированность обнаженного тела уходит?
– Да, но медленно. Это, в принципе, как с темой ЛГБТ – наше общество всё ещё очень консервативно настроено. Я сейчас не говорю про молодежь, двадцатилетних – они уже воспринимают это как факт, часть жизни. А вот у поколения 35+, даже у моих ровесников, начинаются какие-то морально-этические вопросы. Мы даже здесь (в Синем Крабе, – Ред.) долго спорили, можно ли в кафе повесить те или иные работы. Подобрали в итоге такие, чтобы ничего не было видно и никому не портило аппетит (смеется). В обществе присутствует табуированность обнаженной натуры.
– Более бурно реагируют на мужское или на женское тело?
– На женское, естественно! Это же всё ещё шовинистический мужской мир (смеётся). Безусловно, обнажённое женское тело вызывает больше агрессии и негативной реакции у мужчин и у женщин. Я не психолог – наверное, они могли бы больше рассказать, почему так. Но, наверное, у нас до сих пор где-то в генетическом коде прописано, что женщина на протяжении столетий и тысячелетий была так или иначе угнетена.
У меня, кстати, есть справка от Министерства культуры, что мои работы не являются ни эротикой, ни порнографией. Это как с античными скульптурами – мы же не воспринимаем Венеру Милосскую как некий сексуальный объект. Тем не менее, зрители очень часто смущаются.
– Что для вас является стимулом обращаться к этому жанру?
– Мне нравится работа с пластикой тела, его графичность. Я считаю, что люди делятся по психотипу на графиков и живописцев – себя я определяю как графика. И обнаженная натура как раз очень графична, фактурна. Мне нравится выстраивать ритмы. Фотография только кажется «застывшим искусством». На самом деле в любой фотоработе, не только в моей, есть свой ритм и динамика. Плюс, я стараюсь подбирать интересные фактуры – вода, скалы, песок; куяльницкая грязь очень фактурна. Всё это вместе дает глубокую графическую картинку.
– Какой основной эмоциональный субстрат ваших работ, есть ли в них некая основная эмоция?
– Я думаю, любовь. Честно говоря, я вообще не анализирую, не раскладываю по полкам свое творчество, и никогда не задавала себе этот вопрос. В кино работают другие механизмы: там без предварительного анализа нельзя, ведь нужно понимать, какая судьба ждет этот фильм дальше, что ты будешь делать с этим продуктом. Поэтому там мы очень чётко рассчитываем всё по определённым драматургическим, рейтинговым и прочим алгоритмам. А вот с фотографией никакого анализа не происходит. У меня просто возникает в голове некий образ, нематериальный, бестелесный, и совершенно неописуемый словами, и я начинаю собирать для него нужные ингредиенты из материального мира: человека, локацию, грим, определенную оптику, время суток, и так далее. Я трансформирую его из своей головы в то, что потом печатается на фотобумаге.
– Какое место в вашем творчестве занимает Одесса?
– Основное. Это мой источник вдохновения, моё место силы. В этом смысле я счастливый человек, потому что живу там, где мне нравится. Про Одессу говорят много нехорошего, и, наверное, это правда. Не то чтобы я этого не вижу, просто я замечаю и всё остальное, то, что меня вдохновляет. Она не видна на моих фотографиях, больше в кино – но, тем не менее, это моя основа и, повторюсь, источник силы.
– Сильно ли изменился украинский, одесский культурный ландшафт за это время?
– Да. Не знаю, к сожалению или к счастью, но поспособствовал этому 2014-й год. Историки всегда говорят: если вы хотите перемен – устройте революцию. Хорошо это или плохо – уже вопрос к философам, но в итоге через всю эту боль и общий дисбаланс возник всплеск нового украинского искусства, появилась какая-то новая волна.
– Насколько революция и война повлияли на ваше творчество?
– Повлияли в том плане, что какое-то время я им не занималась. Я очень проукраински настроенный человек, чётко идентифицировала себя как украинку с 1996 года, с двенадцати лет – задолго до событий 2014 года. Для меня, как и для многих украинцев, происходящее было очень сильным шоком и стрессом – конечно, сначала это не способствовало вдохновению. Были иные цели и задачи, две основные мысли в голове были о том, что нужно сохранить страну и выжить. Но мы тогда активно занимались социальными и кинопроектами, я просто не обращалась к фотографии где-то до второй половины 2015 года.
Конечно, всё равно это всё не пережито и не прожито до конца, и бог знает сколько лет еще займёт это переживание, как лично для меня, так и, думаю, для большого количества украинцев. Мы просто научились с этим жить, как-то действовать в этом поле. Потом, опять же, не только у меня, но и у ряда моих друзей-художников и авторов, за которыми я наблюдаю, произошел своего рода гиперскачок в творчестве.
Фотографии предоставлены Лизой Коваль
