Девятый Одесский международный кинофестиваль вызвал весьма неоднозначные рефлексии – скорее подавленного, чем восторженного характера. Уже прошлогодняя версия была перенасыщена жестким «социально-политическим» нарративом. В этом году тренд только усилился – наблюдаем отчаянную спекуляцию темой ужаса Запада перед лицом миграционных потоков (в международной программе), и имманентно-нарастающей маргинальности постсоветских пространств (наше кино).

Искусство vs агитка

В качестве иллюстрации к посылу о незаангажированности кино. Фильм «Парижское образование» Жан-Поля Сивейрака (преподавателя киношколы Femis) стал для меня ключевым – в споре активистов и художников. Понятно желание первых (особенно, радикальных) поставить искусство на службу агитации: «Вы оторваны от жизни, снимаете какие-то мифические вещи. А надо снимать о нашей борьбе, о том, что планета погибает…». На что молодые режиссеры отвечают – давайте каждый будет заниматься своим делом. Кино говорит о том же, что и вы – но своим языком, через метафоры и образы». То есть у каждого – свои баррикады. Как выяснилось – разговор слепого с глухим. Что наблюдаем и в реале – заказные фильмы «о борьбе» недалеко уходят от агитационных роликов и уж никак не могут претендовать на кинематографическую Валгаллу.

А еще «Парижское образование» заряжен и заражен синефилией. По мнению кинокритика Артура Сумарокова (Moviegram, Postcriticism), именно этой, ярко выраженной любви к кинематографу на ОМКФ-2018 не хватало: «Все французские ленты фестиваля были максимально синефильскими, ну и ностальгическими — синефилия практически всегда идет в связке с тоской по прошлому: только если Гаспар Ноэ и Абделатиф Кешиш тосковали по девяностым, то Сивейрак — по шестидесятым, по Красному Маю, собственно, по тому (контр)культурному коду, из которого вышло все нынешнее постпост… кино. И самое главное — несмотря на то, что время действия в «Парижском воспитании» — наши дни, этого совершенно не чувствуется в фильме, хотя те или иные актуальные политические события в нем упоминаются. Политика здесь отнюдь не на первом плане. История провинциала Этьена, отправившегося учиться в Париж на киноведа, существует в пространстве огромного культурного архитекста, и порой начинает казаться, что фильм сшит (крой haute couture) исключительно из одних отсылок: к Марлену Хуциеву и Сергею Параджанову, к Жану Эсташу и Эрику Ромеру, к Брессону и Гаррелю, etc. С другой стороны, для Сивейрака чрезвычайно важно погрузить зрителя в тот контекст, которым живут все персонажи картины, ведь «Парижское воспитание» — это своего рода guilty pleasure любого кинокритика, еще не успевшего устать и остыть от любви к кино».

Хмуро просмотрела «Донбасс» Лозницы – предощущая разочарование. Которое со мной разделили многие. Артур Сумароков снова попал в точку: «Донбасс» вызывает чувство неловкости, и не потому, что страшно, а потому, что плохо. Плохо с точки зрения полноценного кинематографического высказывания, поскольку, в первую очередь, новая картина Лозницы — художественно переосмысленная, но реконструкция того, что происходит в ОРДЛО, и не более чем. Плохо именно как кино, одна из главных задач которого — деконструкция любой реальности. При этом репортажи и стримы из этой сепаратистской хтони производят гораздо более жуткий трансгрессивный эффект, чем почти двухчасовой «агитпроп» Лозницы. Безусловно, стране нужны агитация и пропаганда, но и необходимость в качественном кинематографе никто не отменял. Тогда как с каждым новым фильмом Сергей Лозница демонстрирует все больший уход в конъюнктуру, причем не точечную, а муторно-затянутую и выморочную. Вспоминается как пример более эффектного киноопыта про жизнь во время оккупации и боевых действий на территории ЛДНР прошлогодний фильм «Обезьяна, страус и могила» Олега Мавроматти, в котором весь ужас войны был практически вне кадра, однако все им было пронизано от начала до конца. Лозница более прямолинеен, и именно эта прямолинейность лишает картину всякой многослойной интерпретации». Подпишусь под каждым словом.

Арт-документ

Как апологет современного искусства, с прытью предвкушения устремилась на «Человеческий поток» китайского художника Ай Вейвея. Сдулась через 20 минут. Небанальны каждые конкретные истории. Банальны обобщения (каковые есть главный грех интеллигенции). 23 страны, 12 месяцев, десятки человеческих историй — это все внешние эффекты. А в сухом остатке – чуть масштабнее бибисишных репортажей. Даже на Венецианском ивенте, благосклонно принимающем такие работы, реакция была более чем сдержанной.

Ай Вейвей – мытець масштабный, мегаломан. Потому и формат его фильма так необъятен: десятки тысяч героев – мигранты из Афганистана, Сирии, Ирака, Мексики, Бирмы, Эритреи и Южного Судана. 65 миллионов человек потеряли или бросили свои дома и отправились в путь, в поисках спасения или лучшей жизни. Месседж понятен. Хотелось не прямолинейной иллюстрации и интервью с беженцами, а какой-то мощной метафоры. Нет, не получилось. Кроме, действительно, обещанного людского потока – впечатляющего своей печальной бесконечностью. Но это слишком просто. Опять же, слишком репортажно. Очень правильные слова говорились на протяжении всего фильма. Нигде многозначности или провокации – кроме единственно запомнившегося момента, когда предводитель друзов (этноконфессиональная группа арабов в Ливане, Сирии, Иордании и в Израиле) изрекает нечто нетолерантное: «Причина миграции – в том, что мы все где-то в глубине души ненавидим друг друга». Тут-то бы и распрямить интеллектуальные крылья…

«Ни у кого нет монополии на страдание»

Слоган века! Цитата из фильма «Оскорбление» (Зиад Дуэри, Ливан). Вот вам пример фильма, где тема беженцев, противостояния религий и политического насилия подана блестяще, с прекрасно выписанным историческим контекстом, динамичным судебным экшеном и перфектной игрой актеров. Недаром на Венецианском смотре ему рукоплескали. Мелкий бытовой конфликт между коренным ливанцем-христианином и рабочим-палестинцем выливается в громкий судебный процесс, провоцируя уличные столкновения в масштабах страны. На свет божий вытягиваются ужасающие военные преступления времен гражданской войны, разразившейся в Ливане 30 лет назад, переплетающиеся с личными историями протагонистов. Вскрывающие так и не зажившие «раны-архетипы» (Нео Раух). Настоятельно рекомендую, ибо сама наглядно «образовалась» по этому эпизоду в мировой истории. И, конечно, великолепная битва адвокатов — отца и дочери (что усиливает и без того непростой конфликт).

Не могу пройти мимо замечательного фильма (растревожил почти всех) «Холодная война» польского режиссера Павела Павликвского. За пару месяцев до ОМКФ он получил приз на Каннском кинофестивале за лучшую режиссуру. История любви, одна из самых замечательных в программе, в контраверсивном политическом контексте.

Критик Марчин Любковский (Люблин) очень верно охарактеризовал эту работу: «Холодная война в названии и в сюжете несколько расходятся, потому что политический фон фильма – просто обстоятельства, которые придают драматизма истории любви двух людей, очень разных и потому неспособных жить вместе, но и не мыслящих жизни друг без друга. Мотивы трагедии персонажей близки многим, для кого наивысшим стимулом к существованию является творческий процесс. «Я рисую, потому что не могу не рисовать», – сказал мне недавно знакомый художник. И это третий объект любовного треугольника и третья грань драматической истории фильма.

Мы говорили со зрителями о возможных завершениях этой истории. Оказывается, самоубийство – не всеми приемлемый итог, воспринимаемый как слабость персонажей, которые просто не пожелали найти выход, а должны (!). И режиссер должен был найти выход, чтобы оставить их жить. Тут, знаете, проявляются черты человека, который заряжен на выхолощенный «позитив», а не качество, содержание и эмоциональные бури проживаемой истории. Ну, и драматургия, конечно. Странно было бы Шекспиру попытаться оставить в живых Ромео и Джульетту, где фоновое содержание сюжета – многолетняя вражда двух семей, которая со смертью персонажей прекращается. «Их жертва не напрасна» – добавили бы у нас, поскольку разбираться с перманентной борьбой – наше все. Противоречие в том, что самим персонажам эта вражда до одного места, как и зрителю, который сострадает, проживает яркую любовную историю, и каждый раз умирает с ними. Да, фильм о красоте эмоций, накале страсти и взаимоотношений. У этой истории не могло быть иного завершения, потому что смерть – единственная возможность избавиться от всех препятствий, чтобы остаться вместе. И, возвращаясь к фону: так рассказать о мраке, в котором находилась послевоенная Польша, нужно уметь».

«Я буду говорить прямо, потому что жизнь коротка»

Это не про фильммейкеров, с расточительством бессмертных транжирящих экранное и наше время. Иногда оправданно. Иногда – под вопросом. Не припомню такого уровня фрустрации по поводу «длиннот» на прошлых ОМКФ. Тотальное их преобладание вывело немало зрителей из зала. Но это, скорее, утомление от попытки проглотить такие фильмы залпом. После эти зрители, отдышавшись на фуд-кортах, приставали к более стойким с вопросом «чем закончилось?» и сожалели о своей слабости. А стойкие с жаром дискутировали о финальном твисте, оправдавшем его полудремотное высаживание. Трюк работает. Рутинизация действий и бесконечные планы заставляют особо остро воспринимать резкий рывок из статики. 10-15 финальных стремительных минут ледорубом входят в мозг. Не вытащишь и на вторые сутки. Послевкусие – вот что важно.

Дебютную картину Ягоды Шельц «Башня. Ясный день» (Польша) я считаю намного сильнее «лучшего фильма» феста — «Жалость» (Бабис Макридис, Греция). Но назвать ее легкой в просмотре язык не поворачивается. Семейная драма (противостояние двух сестер), окрашенная метафизикой «оменовских» интонаций, с энигматическим концом – как хочешь, так и понимай. Все это в документальной отстраненной манере, весьма неторопливым серпантином раскручивая скелеты в семейных шкафах и нагнетая ожидание ужасной развязки. Эсхатологический намек то ли на второе пришествие, то ли на явление антихриста – творящего чудеса и богопротивные странности одновременно. Тревожности добавляют новости типа «Далай-лама умер». Психологическая турбулентность распространяется подобно вирусу, неуклонно двигаясь к кульминационному моменту (условный «исход»). Место действия уединенное, в горах – под стать «трансцендентному» сюжету. Если доживете до финала, «ледоруб» в виде мучительных раздумий «что это было?» получите наверняка. К слову, дебютантку сравнивают с Лантимосом и Полански, что только добавляет ей очков.

Фильм – «специальное упоминание», «Поророка» Константина Попеску – из той же категории. Но без метафизики. Сюжетно – действительно, очень близко к «Нелюбви» Звягинцева, разве что пропадает девочка, и родители в прекрасных отношениях – до момента трагедии. Стилистически – очень далеко. Определение «вязкое в своем декларативном гиперреализме кино» точно все отражает. Два с половиной часа вы наблюдаете скрупулезно выстроенную агонию отца, теряющего надежду найти дочь живой. А также подробную деформацию личности – от преуспевающего члена общества до обезумевшего от горя человека, жаждущего мщения. Длинные эпизоды без слов, снятые одним кадром. Все рутинно, медленно, истязающее медленно. И да — жуткий в своем варварском насилии финал. Не всеми одобренный. Я же нахожу логику развития психопатии на подобной почве убедительной – в том числе, и благодаря блестящей работе актера Богдана Думитраке, исполнившего роль отца.

Пишут, что «Поророку» в Сан-Себастьяне приняли не особо тепло, обвинив в очевидной манипулятивности. Но подобные претензии можно предъявлять фильмам пачками. Это далеко не худший образец haunting movies (цепляющих за душу).

«Жалость» также эксплуатирует тему рутинности и автоматизма, заканчивающихся катастрофой, но совершенно в другом ключе. Это ироничный апдэйт классической греческой трагедии, привычно комбинирующей высокую драму с черноватой комедией. Жестокий рок и хор, волю рока выражающий, этические метаморфозы, гибель иллюзий и просто людей – все атрибуты на месте. Плюс обязательный флер беккетовского абсурдизма, свойственного «греческой новой волне», к которой принадлежит режиссер фильма Бабис Макридис (он, Лантимос и прочие греки, кстати, яростно отрицают этот ярлык – выдумку киноведов, объясняя свою деятельность необходимостью выживать в условиях жесткого экономического кризиса). Один из сценаристов фильма – Эфтимис Филиппоу, работавший вместе с Лантимосом над «Клыком», «Лобстером» и «Убийством священного оленя». Визуально фильм безупречен. Фабульно – интригующий: это история главного героя, подсевшего на наркотик скорби по умирающей жене и не желающего с него соскакивать после ее выздоровления. И как всякий наркоман, он становится опасным, абсурдно опасным. Впрочем, предупреждаю – на половине ленты предсказуемость сюжета начинает утомлять. Но это провисание стоит преодолеть – финал вырывается за рамки немудреной фабулы, мастерски иллюстрируя опасности бытового солипсизма.

Еще из затяжного, но must see

Артхаусная драма «Пылающий» южнокорейского режиссера Ли Чан-дона инспирирована рассказом Харуки Мураками «Сжечь сарай». Фаворит Канн, отмеченный призом FIPRESCI. Начитавшись западной критики, перепетой восточноевропейскими – «захватывающий взгляд на фрустрации рабочего класса в погоне за неуловимыми возможностями», не могу сказать, что это «захватывающий» взгляд на фильм. Эмоции, которые испытывает молодой писатель-маргинал Чжон Су, чуть сложнее классовой ненависти и маний, спровоцированных увязанием в любовном треугольнике. Это все-таки персонаж, способный наблюдать за жизнью со стороны и жадно ею подпитываться. Да, ему пришлось в нее включиться со всем максимализмом и гибельной энергией молодости, сжечь – и буквально, и фигурально – свое надуманное будущее. Воображение пало перед поступком – чудовищно деструктивным, но таким понятным… и эффектным. Не можешь стать новым Гэтсби – уничтожь того, кому это удалось. Кстати, «уничтоженный» читал начинающего писателя как открытую книгу – насмешливо комментируя причастность героя к миру литературы: «Это метафора, Хэ Ми. Не знаешь что такое метафора? Спроси у Чжон Су, он же писатель». Кислотная ирония, прожегшая первую дорожку в область ментальной тьмы.

Детективный формат здесь никого не обманет: из скромного рассказа японца режиссер слепил своего рода манифест об очередном потерянном поколении. Посвящается тем, кого это касается. Артхаус обязывает, потому «горячечный» финал предваряют два с половиной часа обстоятельного, неспешного разгона, особенно тормозящего перед кульминацией. Яд, с которым репрезентируют подобные ленты, забавляет: «…в основе своей это очень простая и банальная психологическая зарисовка, и нужно быть настоящим фанатом корейского артхауса, чтобы разглядеть в «Пылающем» выдающееся полотно. Так что ориентируйтесь не на то, что лента получила два приза в Каннах, а на свои собственные вкусы».
Нет, ребята, это все-таки очень достойное полотно. Просто не в коня корм.

По уровню изнеможения от просмотра побеждает «Слон, который сидит спокойно» (режиссер Ху Бо, Китай) – невыносимой тяжестью 4-часовой гиперрреалистичной рефлексии на экзистанс мизерабль «маленьких людей». Между тем, картина с большим успехом была показана на Берлинском кинофестивале. Увы, 29-летний автор не смог им насладиться, поскольку незадолго до премьеры покончил с собой. Первый и последний триумф. Естественно, это повышает интерес. На фильм шли, ожидая чего-то экстраординарного, подпав под очарование суицидального послесловия. Программное заявление о тщете всех наших упований и все же попирающий эту тщету – через мечту о невозможном дальнем/близком. Которому лучше и не сбываться никогда. Горечь, утроенная провидением своего конца (в порядке гипотезы, а их немало вокруг этой смерти). Вещь чрезвычайно талантливая, но выносливости потребует неслабой.

Ради чего эти муки? Ради «новой достоверности» — гибридного цветка, выращенного на миксе из игрового и неигрового, цифрового и видеоартовского. Если уж атмосферное погружение, то без права на досрочное всплытие. Это закаляет. И усиливает радость от встречи с другим кино.

Магия премьер

Из динамического и гала-премьерного. Фильм «Человек, который убил Дон Кихота», вряд ли заслуживает сопливо-восторженных отзывов, которыми его наградили некоторые издания. Цепляет упорство Терри Гиллиама, завершившего 20-летний «гештальт» и радостно заявившего, что теперь он свободен. Клише там хватает. Гипертрофированный образ русского олигархического злодея хоть и тешит наши патриотические сердца, в равной степени задевает наши эстетические чувства. Впрочем, в душу запал – неистовой верой в круговорот рыцарской чести (осмеянной еще во времена аутентичного рыцарства), всей этой идеалистической концепцией справедливости, пусть и громоздящейся на тщательно взлелеянном тщеславии. Мечта о нравственном императиве – вне времени и нравов. Однако же сквозная ирония бывшего «монтипайтонца», избежавшего главного клише – забрасывания современного героя в прошлое – неплохая награда за, в общем-то, голливудское кино и соответствующие приемчики.

Об иронии. Нестандартный и крайне остроумный zombie movie «Ночь пожирает мир» Доминика Роше (Франция) – о буднях социопата в зомби-реальности. Зашел в нормальном таком Париже на вечеринку к бывшей забрать свои вещи, заснул от отвращения к веселящимся людям, проснулся – дом и улицы кишат «восставшими мертвецами». Надо приспосабливаться как-то к этому неожиданно подаренному избавлению от социума. Тонкий намек: зомби-апокалипсис – чем не повод для эскапизма? Сразу же подкупает нежелание главного героя спасать мир. Заточенного на собственное выживание. Хотя ему, как одиночке, удалось не свихнуться (ну разве что слегка) и в относительном безлюдье. И даже наладить пародийный, конечно, но контакт с одним из недобрых теперь соседей (Дени Лаван) – для интимных бесед «за жизнь». Фидбек был ничтожный, но все же «эти глаза напротив»… Все постепенно замедляется, и главный герой тоже. Почти анабиоз. Снова намечается рутина – как самая надежная защита от потрясений. А куда торопиться, если ты окружен физиологической вечностью? Не ждите «мяса», вернее, серьезности подачи этого блюда к столу. Кино не про это. Зобми-ангст – да. В какой-то момент тоска возьмет за горло и тогда… Спойлера не будет. Отличный саундтрек – парнишка бойко стучит на ударных, разжигая и без того нехилый аппетит своей «неживой» аудитории.

Gender Issue

Еще один яркий дебют – фильм бельгийца Лукаса Донта «Девочка». Затрагивающий непростую «трансгендерную» тему – но на таком прекрасно выстроенном, нюансном и очень эмпатическом сюжете, что всякие досужие спекуляции умирают сами собой. Прежде всего, фильм о подростке и его яростном поиске идентичности – в данном случае, отягощенном неприятием своего паспортного пола. Лара – мальчик, названный при рождении Виктором – четко знает, что это не ее судьба.

А пока – обычная рутина «трансгендерного» бунта: «прелести» гормональной терапии, непонимание вроде бы сочувствующего отца, буллинг со стороны однокурсниц в балетной академии, куда Лара поступила на испытательный срок. Вся ее жизнь до момента окончательного прощания с прошлым – испытательный срок, который проходишь, намертво сжав зубы, изнуряя себя до обмороков упражнениями – мальчишеское тело неохотно поддается растяжке, ноги, как у Русалочки, буквально оставляют кровавые следы; улыбаясь улыбкой загнанного, но маниакально упорного существа. Добегая в итоге до последней черты истощающегося терпения – чтобы перестать, наконец, ТАК себя ненавидеть, до такой степени не быть собой… Игра 15-летнего ученика балетной школы Виктора Полстера (Лара) – на разрыв аорты. Вполне заслуженная награда ОМКФ за лучшую актерскую работу. Стопроцентно рекомендован к просмотру.

Наше кино

Лучшим украинским полнометражным фильмом признана «Дельта» Александра Течинского. Но о нем ничего скажу – не тронул, ибо тема не моя. И вообще, «околодонные» обитатели заброшенных территорий, плывущие воды, шелестящие камыши, деревья на ветру крупным планом, ланы, уходящие за горизонт, кони и облака – все эти неизбывные элементы «украинского поэтического кино» бесконечно от меня далеки. Сельская эстетика – жирная фактура, нещадно нашими авторами эксплуатируемая. Почему-то все большие истории у нас случаются на этом безнадежном фоне. И даже сюжетно хардкорная лента Марыси Никитюк «Когда падают деревья» насквозь пропитана этой этно-ванилью. Впрочем, отдаю должное актрисе Анастасии Пустовит – свою награду за лучшую актерскую работу она получила не зря.

В ту же «поэтическую» дуду дует местами и ожидаемый всеми фильм «Вулкан» Романа Бондарчука. При тоже довольно жестяковом сюжете – в глубинах Херсонщины пропадает миссия ОБСЕ и разворачивается полукриминальная-полупсихологическая драма.

При всех его невнятностях и алогизмах, «Вулкан» — в каком-то смысле противоядие от фальшака и ханжества заказных фильмов о «ридном крае». Можно понять критиков, не одобривших речь одной из актрис на презентации картины перед показом, благодарившей автора за тиражирование красот «нашей херсонской земли». Все с точностью до наоборот – умирание этой земли (эстетское в плане операторской работы, но страшное в смысле контента) губит всякие надежды на хеппи-энд. Кроваво люди живут, с жалкой прагматичностью обреченных выискивая способы самовыкопа из братской могилы энтропирующих периферий.

Эмоциональный фидбек от Олега Батурина, журналиста-расследователя, киножурналиста, члена FIPRESCI:

«Скажи, а правда у вас там в Херсонской области всё так мрачно и беспросветно? — не раз і не два запитували у мене гості і глядачі Одеського кінофестивалю, подивившись знятий на Херсонщині фільм «Вулкан» Романа Бондарчука. Після чималої кількості фільмів з фестивальної програми залишилось незрозумілим, чому «беспросветный мрак» глядачі побачили тільки в «Вулкані». Але я про інше.

Торік влада Нової Каховки витратила десь з 260 тисяч гривень на зйомки замовної документальної хвільми про своє місто. Результат був страшний як смерть — мертвецьке кіно, цілком зняте в стилістиці home video дєжурного ювілею якоїсь завскладом чи бухгалтера затрапєзного місцевого підприємства.

Попри всю неоднозначність персонажів, попри не змальовану в райдужних фарбах реальність, «Вулкан» (нехай пробачать його автори за це порівняння) вийшов більш живим і цікавим, ніж замовна стрічка «Нова Каховка зачаровує, квітує та єднає». На відміну від фальшивої новокаховської хвільми в «Вулкані» є головне — любов до своєї землі. І Херсонська область, нарешті, отримала такий фільм — здається, вперше за всю історію її існування».

Порадовал урбанистическим контекстом «Герой моего времени» Тони Ноябревой, хоть и «темной» его стороной – период полураспада столицы нашей родины, наряду с классическим покорителем метрополии из глубинки Жориком, оказался чуть ли не главным героем фильма. К сожалению, перенасыщенным желанием подогнать любую ситуацию под стереотипы — до полной нивелировки в целом интересного замысла. Добила дикая профанация образа кураторов в области современного искусства – часто имея с ними дело и здесь, и за бугром, я никогда не встречала таких претенциозных, истеричных и квазиснобских особ, каковые выведены в фильме. Это люди с отличными манерами и глубоко укоренившейся привычкой быть любезными даже с имбецилами. Да, глупые ситуации с инсталляциями, непонятыми музейными работниками, случаются. Но Рубен Эстлунд в своем «Квадрате» показал это гораздо талантливее.

В метаниях между праведным и guilty pleasure критику сложно принять экзистенциально верное решение. Потому склоняюсь к маловнятной, но искренней формулировке — кино, которое «до тебе промовляэ». А такое на ОМКФ всегда найдется.

*В этом году на рассмотрение отборочной комиссии 9-го ОМКФ было подано 1011 фильмов из 95 стран мира. Из них 752 – в международной конкурсной программе, 259 – в национальной конкурсной программе. Всего на фестивале было показано 108 фильмов.

Текст: Юлия Манукян
Фото: официальный сайт ОМКФ-2018.