Модернистское произведение описывает день из жизни ирландца еврейского происхождения Леопольда Блума. Хаотический рассказ ведет читателя следом за героем по улицам Дублина — мимо издательства, кафе и пабов, по набережной и других, не менее привлекательных мест. В хитросплетениях литературных стилей, аналогий и аллюзий, попробуем рассмотреть образ города в романе и осмыслить то, как с ним воздействует главный герой.

Парадоксальность урбанистических дистанций

Вечно тленные, с изменчивыми границами, они вырастают в густом тумане и мелочной пыли обычаев, традиций, условностей, при помощи которых познается каждая необработанная деталь зодческого величия. Они — это города, в миг забытые, вытесненные из памяти и измененные на удивление поглощающим моментом актуальности. Они — это улицы, существующие на бумаге дописанного, но от этого не менее понятого скандального постмодернистского романа о жизни и вновь обретенной сексуальности.

Джеймс Джойс хотел создать карту родного города — карту пространства, начерченную концептуальным литературным героем, растянутую во времени. Писатель хотел детализировать каждую улицу Дублина, чтобы потомки имели возможность реконструировать тогдашнюю актуальность, недоступную им из-за вечного движения урбанистического сущего.

Что хотел Джойс и чего добился, оставим закадровому пространству людей, которые не являются автономными жителями Дублина. Главного героя романа это не касается. Иногда Леопольд Блум кажется слишком вымышленным и невозможно чужим среди ему подобных жителей одного места. Почему места, а не города? Потому что сеть иерархизированных общностей, которые конструируют неделимую целостность, разомкнулась в подробную бесконечность единиц, каждой из которых принадлежит особое место.

Однако Леопольд оказался не в том месте и не в то время: он должен был родиться в героической эпохе войн людей и богов, вместо неприметного прозябания в слишком сложной постмодернистской атмосфере прозаических поворотов. Он должен был проводить время в путешествии, где встречаются измена и дружба, любовь и вражда, но вместо этого шатается весь день по городу, дабы забыть свою неспособность помешать измене, запланированной женой. Леопольд там, где не должен быть, как и все мы.

Однако жизнь продолжается, героизм представляется шутовским, а прозаическая простота рутины — единственное, чему остается радоваться. Люди удаляются, ведь город призрачен, межчеловеческие связи иллюзорны, а прочность бытия и стабильность мироздания обеспечиваются местом с высокой концентрацией индивидуальности и неотвратимого одиночества.

Что будет, если разбавить концентрат одиночества тусклым веществом с остатками сумбурных мыслей? Будет путешествие, которое начнет жизнь паломника с нуля, а в конце ничего не оставит на память. Леопольд Блум родился в день путешествия, именно тогда, когда вышел из толпы и почувствовал себя невероятно чужим в холодном мире утраченных надежд; и умер, растворившись во всепрощении прозаической повседневности. Он и не убегал. Кандалы условностей все равно бы не дали. Да и эпоха не была героической.

Стертые смыслы на распутье новостроек

Узкие улочки, пересекаются и соединяются в точках неотвратимости, порой теряются в ответвлениях и заново отыскиваются в свете новых иллюзий, которые тщательно планируются интеллектом и отмирают из-за неспособности быть вечно совершенными — это география города-призрака, что вот-вот рассеется, будто побежденный рационализаторством кошмар.

Каждое дублинское кафе или паб обладают несколькими свойствами, которые легко врезаются в память, героизируются событиями, взятыми из другой, очень архаичной, эпохи. По крайней мере, именно такой представляется урбанистическая мистика «Улисса». Реинкарнированные смыслы создают новую, ранее неизвестную, историю. Дублинский паб может неожиданно оказаться собственностью гомеровских лестригонов (одна из глав «Улисса» так и называется), описанных в «Одиссее». То ли ирландские пьяницы похожи на лестригонов, то ли лестригоны похожи на ирландских пьяниц, или же искусство диктует правила сходства, детерминируя реальность? Неужели названия глав — это стертые параллели с гомеровской «Одиссей»?

Магия города позволяет найти эти параллели, несмотря на пространственно-временное несоответствие. Город завораживает, поглощает, тихо подавляя проблемы грузом причудливых обстоятельств, которых могло бы и не быть. Однако они есть, и именно поэтому Леопольд Блум — это Леопольд Блум, а не Одиссей. Что-то заставляет его блуждать в незнании миссии, решающей для вымышленного мира героического эпоса. Ни на что не похожие химеры выныривают из густого тумана, которым покрыты стертые смыслы человеческих домов, и сеют вокруг себя аллегории и аллюзии, не каждая из которых может быть дешифрована.

Однако целью блуждания по городским лабиринтам не является интенсивный поиск нити Ариадны: как мифологический персонаж она так же мертва, как и формально связанный с ней фразеологизм, успевший зажить своей жизнью и уйти от деспотической власти литературы.

Город как тело бытия

Тело города, где размещены ключевые и второстепенные пункты отправления и прибытия, дышит, движется, удовлетворяется человеческими страданиями и радостями. Возможно, если посмотреть на все точки с высоты концептуального полета, можно увидеть замысел, своеобразный божественный план, которому подчиняются абстрактные жизни? Нет, фантазер, попытавшийся представить план, не получит ничего. Даже разочарования.

Вместе с Леопольдом Блумом движется все — персонажи, ракурсы, сюжеты — однако они такие же тленные, как и сам герой, никем не замеченный. Городу безразлично. Блуждая его телом, Блум проходит тропами своей заново открытой сексуальности. В одной из схем романа, адресованной другу Валери Ларбо и опубликованной Стюартом Гилбертом, Джойс соотносит некоторые разделы с определенным цветом, символом, видом искусства, техникой рассказа и органом. Не значит ли это, что Джойс задумывал свое произведение как живую книгу в буквальном смысле этого слова?

Каждый эпизод «Улисса» — это временно-пространственный комплекс, созданный определенной техникой, подчиненный тому или иному символу, виду искусства, цвету, органу. Мы имеем дело с организмом, правда, поломанным.

Текст: Елена Вербовская