Расследование авторства «кам’яних вишиванок» на фасадах зданий в Новой Каховке – неоценимый вклад в историю «бойчукистов». Уникальные орнаменты очищает и воостанавливает своими руками команда волонтёров во главе с Татьяной Евсеевой – членом Союза архитекторов Украины, председательницей общественной организации «Новокаховское общество охраны памятников культурного наследия».
Увы, местная власть, получившая грант от Украинского культурного фонда на создание каталога о домах с «вишиванками» (на основе материалов, собранных Татьяной), по-прежнему считает их «хламом». Борьба за наследие еще далека от завершения, но активисты Новой Каховки не сдаются, всё больше местных жителей присоединяется к знаменитым «пам’яткоохоронним толокам».
Архитекторка и активистка рассказала «Пространству» о том, как начинала свой профессиональный путь, как искала индивидуальность среди типовых проектов, что особенного в Новой Каховке и почему так тяжело оберегать это наследие от разрушения.
– Почему ты решила стать архитектором?
– Это семейное, папа был архитектором, старшая сестра тоже поступила в архитектурный. Она хорошо рисовала, её готовили пойти по папиному пути. Мне же прочили другое будущее – экономический факультет строительного института. На архитектурном крутились художники и прочая богема. И я крутилась вокруг них, заражаясь богемным духом.
В общем, дожила до первой сессии, сдала один экзамен и заявила, что экономический факультет – не моё, мне там скучно и тошно, я хочу в архитектуру. В итоге поступила в Новосибирский строительно-архитектурный университет, где преподавала профессура мирового уровня, из тех, которые локтями обмеривали пирамиду Хеопса.
– Что запомнилось из того времени, оказало особенное влияние?
– Формировала больше всего архитектурная среда, к студентам было очень уважительное отношение. Возможно, потому что у нас тогда преподавал Анатолий Воловик – автор аэропорта Толмачёво в Новосибирске, он курировал тогда городскую и областную архитектуру. Как только кто-то приезжал из-за границы, Воловик тут же собирал всех, и мы смотрели слайды о недоступных тогда городах…
– Не щемили за это?
– Нет. Была очень доброжелательная атмосфера. С нами работали очень тонко. Тема моей обычной курсовой была «Микрорайон в городе». Мой руководитель, Валерий Арбатский, который вел 10 студентов, давал каждому из нас список художественной и публицистической литературы, например, стихи Уолта Уитмена, «Приснился мне город, который нельзя одолеть…», который я должна освоить и обдумать, приступая к этой работе. Это была мощная база, построенная на отношениях, разговоре, анализе, а не на копировании: сделай в стиле модерн, или каком-то другом.
– Получив такое мощное образование, архитекторы могли себя тогда реализовать?
– Нет. Проекты оставались на бумаге. Тогда не было творческих мастерских. Были крупные институты, Гипрограды, распределиться туда было большим счастьем, остальным приходилось уезжать в далекие таёжные городки и маркировать окна на фасадах – верх карьеры. Такое мнение ходило в студенчестве, что нет великих архитекторов-женщин, разве что… «Мисс ван дер Роэ». Но преподаватели себе такого разделения «по гендерному признаку» не позволяли.
Интересно, что в проектных институтах женщин было больше, чем мужчин. Их поступало много, их выпускалось много. Если мужчина хотел реализоваться, он уезжал или занимался другими творческими специальностями. Мой знакомый открыл свою творческую мастерскую и работал в малых формах, скульптуре, живописи, оформлении каких-то зданий. Уходили в кино, в музыку. Из 30 человек моего выпуска только 2 стали архитекторами.
– А твоя судьба после окончания как складывалась?
– Преддипломная практика у меня была в Москве в 1979 году, в самом главном институте проектирования генпланов. Они как раз работали над проектом Новокуйбышевска, где строилась Куйбышевская ГЭС, и поэтому я взяла себе тему проектирования этого посёлочка. Он и стал моей дипломной работой. Защитила я его нормально.
Меня оставили в Новосибирске, но в институте с таким смешным названием СибЗНИИЭПсельстрой, в отделе районной планировки. Нас двое пришло молодых, в основном там всем было уже за сорок, они занимались тем, что цветными карандашами раскрашивали огромные карты районов. Архитектор была одна в отделе – Янина Львовна. А мы-то пришли уже с новыми знаниями, с новой терминологией, знали, что такое инженерный сервис. И как-то в разговоре употребили «сервисное обслуживание», она пришла в недоумение и сказала: «Я посмотрела энциклопедию, слова «сервис» нет, есть слово «сервиз», и оно означает совсем другое».
Через полгода нас отправили в Москву на стажировку в вышестоящий институт, где мы рассказали про «сервиз» и этих ортодоксальных упырей, и что вообще нужно философию всю менять. Когда вернулись, они позвонили начальнику и сказали: кто там у тебя главный специалист в отделе? – Да ему на пенсию пора. – У вас там есть Татьяна, назначьте её главным специалистом. Так я стремительно взлетела. Моя работа состояла из сплошных командировок: Тюменская область, Омская, Томская, Красноярский край, вся Сибирь, все районы и т.п.
– Как ты попала в Новую Каховку?
– Я ушла в декрет на полтора года, потом полгода поработала и снова в декрет. Потом, когда нужно было выйти на работу, в 1986 году, мы решили переехать в Каховку, с родителями мужа, которые были гидростроителями и строили нашу ГЭС. Северянам давали бесплатно квартиры на Юге, чтобы они могли свою старость провести достойно.
В апреле 86-го мы получили документы, а 26-го апреля случился Чернобыль. Когда мы приехали в Новую Каховку на пароходе из Одессы и я сидела с чемоданами на пристани, к нам подходили люди и спрашивали: вы из Чернобыля? Переселенцы, наверное? А мы – нет, мы по доброй воле из Сибири.
И вот интересный момент: когда мы уезжали, тот самый архитектор, который ушёл в творчество, сказал мне: главное – найди свою нишу. В любом коллективе найди ту часть работы, которую ты лучше всех будешь знать. Не распыляйся. Так я попала в Новой Каховке в проектную группу Укрремпроекта, который обслуживал каховский край. Огромные альбомы типовых проектов административных и школьных зданий, сельских советов. Индивидуального проектирования не было вообще.
– И как, получилось снова «революцию делать»?
– Да, развила активность. У нас там было 5–6 архитекторов, я пыталась их объединить для всяких инноваций. Выдвинули меня в депутаты местного совета. И я с трибуны вещала, что давайте жить по-другому, объединяться. Потом у нас образовался свой градсовет, и с 1987 по 2011 года я была его секретарём. В 1996 году я вступила в областной союз архитекторов. 2000-й год был переломным, мы решили отделиться от Киева и стать самостоятельной единицей, потому что сидеть на копейки, которые нам отчисляли из центра, было уже невозможно. Это были годы, когда мы получали зарплату маслом и одеялами. Тогда мы уже брали на коллектив подработки, просиживая над частными заказами.
– Ты сделала Новую Каховку и ее «кам’яні вишиванки» историей 2019-го года. С чего всё началось?
– Изучение истории Новой Каховки – процесс непрерывный, мы занимаемся этим с 1986-го года, наверное. Но тогда это было просто несколько зданий: Дворец культуры, летний театр. Я видела фотографии, читала фамилии, но не знала ни о бойчукистах, ни об остальных. Работая с архивом, поняла, что в Новой Каховке трудилось созвездие талантов. Тогда к типовому проектированию привлекали лучшую профессуру.
Например, типовой проект школы № 3 в Новой Каховке, выполненный Иосифом Каракисом (новатором, представителем украинского конструктивизма). Он проанализировал весь мировой опыт и сделал лучшее школьное здание, которое можно было тиражировать дальше. Александр Довженко и Григорий Довженко, ученик Михаила Бойчука, работали над тем, чтобы это был образцовый «город-сад». Увы, Новая Каховка стала не примером для подражания, а исключением в практике социалистического строительства.
После войны это была первая коммунистическая стройка, и шла она, как и все стройки ГЭС, под эгидой НКВД. Но что-то сразу пошло не так. Может, потому что это было в Украине, подальше от «центра», решили строить без спецпоселений, то есть у нас не было спецкомендатуры, не было зеков и военнопленных. Город строили вольным трудом. Тогда молодёжи, которая заканчивала сельские школы, не давали паспорта, они были закреплены за селом. Это было рабство, они должны были оставаться и отрабатывать в своем колхозе. И только путёвка на комсомольскую стройку давала возможность им выбраться. Поэтому Новая Каховка стала прибежищем для них.
Жизнь здесь закипела. Может быть, и благодаря Александру Довженко, потому что он ведь тоже был человеком «Расстрелянного возрождения», уехал в Москву, чтобы спрятаться от реальной угрозы жизни, его собирались арестовать. После начала строительства в Новой Каховке он приезжает сюда снимать свою «Поэму о море». Он здесь хотел реабилитировать себя после всей той «заказной» работы в Москве. Ни один его фильм не имел такого художественного уровня, как «Земля».
«Поэма о море» должна была вернуть былой блеск. Поэтому всё ему хотелось переделать, чтобы здесь было по-настоящему красиво, для людей. Люди-то другими стали, поняли, что искусство – это не картинка, которая над кроватью кнопками прикреплена. Искусство – это то, что тебя окружает каждый день, в городе, школе… Это он попросил Академию архитектуры направить в строящийся город художников.
Когда Григорий Довженко приехал сюда, они стали жить вместе, разработали план монументально-декоративного оформления города: не плоский, а в орнаментах и поквартальной, тоновой раскраске домов. Григорий делал резные орнаменты по сырой штукатурке и подкладывал под них фон на основе фресковой росписи, добиваясь совершенства в этих технологиях. Получились очень прочные резные «панно», всего около 80-ти, которые не повторялись от фасада к фасаду. Советская власть, правда, не оценила, критикуя Довженко за «архитектурные излишества».
В это же время Александр Довженко писал сценарий фильма, где проговаривал своё видение: зачем эти прямые улицы, динамическое развитие, акценты. Режиссёр начал искать натуру, ездить по Великому Лугу, который подпадал под затопление. И он понял, что затопление этих территорий несёт великую трагедию – уходит историческое наследие, все эти шведские, немецкие, швейцарские колонии со своей культурой, Сечь (на острове Тавань еще стояли остатки крепостей)…
Что такое 1949 год? Люди вернулись с войны, и только отремонтировали свои дома, завели коровку, и надо было это всё бросать, а взамен ничего не давали. Просто уходите, где-то там живите, мы сейчас пригоним бульдозер. Довженко, ратовавший за преобразование природы – построим ГЭС, перекроем Днепр, дадим электричество, заживем счастливо – потом писал в дневнике: если и есть цена, которую надо заплатить за всё то горе, которое мы принесём, это должна быть Новая Каховка, настолько прекрасная, настолько хорошо сделанная, чтобы она смогла перекрыть духовное уничтожение.
– Возвращаясь к «кам’яним вишиванкам». Ты придумала этот термин?
– Всё началось в 2011 году, когда новая команда горсовета приняла «инновационную» программу сноса устарелого фонда в центральной части Новой Каховки и реконструкции под новые жилые кварталы. Под снос шло 187 зданий, практически весь центр. И начинают они эту программу активно пропихивать. А мы говорим: нет, подождите, город отнесён к историческим населенным пунктам, а значит нужен историко-опорный архитектурный план. И начинается борьба.
Мы создали организацию «Новокаховское общество охраны культурного наследия» и занялись паспортизацией объектов, вмешались в разработку историко-опорного плана. Потому что архитекторы в этом случае сработали полностью под команду городских властей, без оснований изменив старые границы и исключив из плана территорию ценного исторического ландшафта. Боролись-боролись, в конце концов, к нам прислушались и что-то включили, а что-то – нет. То есть, предмет борьбы остался до сих пор.
И тогда же мы начали разбираться с этими каменными орнаментами. Кто их сделал? Вроде какой-то Григорий Довженко. А потом, в 2014 году узнаём, что этот Григорий Довженко был ещё в школе Бойчука! Ты знаешь, тогда это было, как будто мы взяли в руки флаг, дудку и барабан – и вперёд! Потому что под это имя уже можно было выстроить защиту.
Собрались тогда группы новых активистов после Майдана, которые шли в депутаты, хотели выстроить свою программу. Параллельно пошла туристическая волна, надо было разработать новый маршрут по городу. Названия были разные вначале: «арт-вишиванки», потому что на некоторых фасадах узоры крестиком, и другие. Но остановились на «кам’яних вишиванках» – хорошо и вербально, и визуально. В 2015 году на первом туристическом форуме в Новой Каховке презентовали эту идею, и я провела первую экскурсию. Там были работники Управления культуры, которые в первый раз это всё увидели.
А мы копали дальше про Григория Довженко, его семью… Внуки Григория не знали, что их дед работал в Новой Каховке! В стране никто не знал об этом городе. Вышла уже книга Ярослава Кравченко (сына бойчукиста Охрима Кравченко) «Школа Михаила Бойчука. 37 имён». Есть информация, что Григорий Довженко в 1950-х годах работал в Киеве на Крещатике и в Новой Каховке. Всё. В 2015 году узнаю, что в Софии Киевской Госмузей литературы и искусства объявляет выставку, посвященную бойчукистам. Пишу письмо, высылаю фотографии. Они предложили поучаствовать в выставке с этими материалами. И с этого момента понеслось.
Я встречалась с «бойчукознавцями», искусствоведами, с мужем Киры Муратовой, который у Александра Довженко был оператором, снимал в Новой Каховке море. Когда я им про Григория рассказала, для всех это был шок. И тогда мне сказали: «У вас же город – музей под открытым небом». Мы с моей дочерью Лизой свели все наши материалы в один доклад «Два Довженки: творення міста. Урбаністичний ентузіазм та дух відродження», который сейчас популяризируем по всей стране.
– А как сформировалась ваша группа активистов?
– Когда мы раскопали всю эту историю, и Министерство поддержало нас, решили: а давайте попробуем сами хоть одну «вишиванку» очистить. Сначала очень аккуратно снимали слои зубными щеточками. Но оказалось, что нет, было столько наслоений, что первый слой был уже везде уничтожен. Взяли инструменты пожёстче. В здании, где находилось управление Гидростроя, два раза в год освежали фасад вместе с окнами, и эта известь снивелировала орнамент, оставались только пупырышки и впадинки. Когда мы начали его расчищать, проявились листики и цветы – прямо 3-D, настолько объемно сформирован.
Это был первый наш орнамент, мы его расчищали три месяца. Приходили люди нас фотографировать, целыми семьями с детьми. Потом мы взялись за жилой дом, где жил Виталий Галета, погибший в АТО, и мы за три недели сделали орнаменты ко Дню защитника Украины (14 октября).
Под каждую расчистку готовим всю документацию, паспорт отделки, проводим поисковую работу, фотографируем, делаем чертежи, замеры и согласовываем в областном отделе архитектуры. Когда приходим к следующему дому, вешаем объявление, предупреждаем жильцов, что будем заниматься расчисткой – потерпите, мы будем пылить, мусорить.
Выходят люди и говорят: вы нам лучше подъезд отремонтируйте, крышу сделайте. Что, на этих ваших цветочках будет дом держаться? У нас вон крыша падает. Я говорю, посмотрите на наших волонтёров – дети, студенты, пенсионеры. Они буду вам делать крышу? Мы вам сделаем то, что будет действительно держать ваш дом. Мы сделаем то, что привлечёт к нему внимание, чтобы вы сами гордились этим домом, а средства на ремонт ищите сами, организуйте ОСББ на три-четыре дома и добивайтесь. Или из соседнего дома выходят молодые парни и говорят: о, и нам сделайте красиво. А мы им: ребята, присоединяйтесь, начинайте чистить, видите, какая тяжелая работа. Мы краски дадим, материалы, щётки. Так мы вместе сделали два дома.
– А «толоки» ваши знаменитые? Я сама мечтала попасть…
– О, уже в очередь выстраиваются. Пишут мне: у нас тут группа из 30-ти человек, мы хотим приехать в Новую Каховку, провести экскурсию и поучаствовать в расчистке. Я им: как вы себе это представляете? Вы из автобуса вышли, а там пыль, грязь. Вам надо будет помыться, переодеться, инструменты, перчатки. Единственное, что я вам дам – красочки, и можете «прикоснуться» творчески.
– Меценаты были?
– Да, пишет мне в фейсбуке некто Алексей Квятковский: «Татьяна, мне очень нравится то, что вы делаете, я не живу в городе, не могу помочь руками, но могу поддержать материально». Я не вникла, ответила, мол, спасибо за поддержку. И вот месяц проходит, он пишет опять: «Дайте хоть номер карточки». Зашла на его страницу, посмотрела – вроде нормальный. Дала номер карточки и через несколько минут пришли деньги. Ну, думаю, теперь уже можно и познакомиться.
Захожу опять на его страницу, вчитываюсь. А он – участник 24-й украинской экспедиции в Антарктиду, сейчас на станции Вернадского работает. Родился в Новой Каховке, и мама его живет здесь. Как его прославить за такой порыв? Решили прикрепить табличку, что орнамент почищен на средства такого-то. А дом был реально запущенный, куски орнаментов висели на проволочках. Когда расчищали, там оказался необыкновенный цвет, настолько яркие и красивые выпуклые орнаменты, просто чудо. Он уже закончен, табличка висит.
– А как отношения с городскими властями? После гранта от УКФ уже должны были осознать, с чем имеют дело?
– Негативные, на фоне позитивной борьбы. Они не могут быть положительными. Власти продолжают доказывать, что эти дома – сараи, там жить нельзя. Им даже Минкульт не указ, который «вышиванки» брендом объявил. Когда после моего обращения властям пришло письмо из Минкульта, наш мэр кривился: есть у нас такая «активистка» Татьяна, которая написала письмо в министерство, а эти «телепни», не подумав, все эти сараи, которые ломать надо, вписали в «памятники».
Один квартал мы не успели защитить, не было ещё статуса памятника. Три дома снесли, на их месте построили жуткие коробки 4-5-тиэтажных домов. Участники мэрской команды, которые разрабатывали проект строительства новых зданий, жалуются на всех углах, что не оценили их идею, не хотят обновления. И люди их сначала поддерживали, потому что все эти дома ни разу не ремонтировались, они в ужасном состоянии. Население там пожилое, им хочется пожить по-человечески, а тут в щели дует, отопления нет, и им показывают эти новые дома, в металлопластике. Вот они и рассуждают: я уже свою квартиру загадил до невозможности, дайте мне новую, чистенькую, светленькую. Короче говоря, власть, с одной стороны понимает, что это памятник, но «мы же лучше хотим сделать, мы же красивее сделаем».
– В общем, ты живёшь в постоянном напряжении, что где-то в городе сейчас может разрушаться очередной памятник…
– Именно. Уголовные дела, которые по нашей инициативе возбуждаются против всяких «варваров», – правовое решение проблемы. Но мы знаем, как работают наши суды, активисты очень редко побеждают.
– Вижу, что твоя перспектива на ближайшие пятьсот лет – такая перманентная защита. Кто-то к вам присоединяется?
– Да, в этом году много молодёжи. К слову, о переменах в сознании. Подвожу экскурсию к тому дому, где жители говорили, что им это не надо, через газон, и тут открывается окно на первом этаже – «А-а-а, вы куда?! Мы же тут цветочки посадили!». А когда мы начинали работать на этом доме, было все заброшено, запущен был и этот палисадник. А теперь – цветочки. Вот как это работает.
P.S. На жарких дебатах по спасению наследия всегда всплывает «кейс Евсеевой» – когда человек не просто борется, а и своими руками делает что может. Очень это «болтунов» и популистов охлаждает. Новой Каховке повезло с Татьяной и не повезло с властями. Но борьба еще не проиграна.
Беседовала Юлия Манукян
