Главный герой фотопроекта «Великан» Артема Гумилевского — это сам фотограф. Он фотографируется обнаженным в разных местах. Будь то городская или природная среда, тело гармонично дополняет ее, становясь частью пространства, или скорее, раскрывая себя через пространство. О теле как инструменте изучения мира, о том, как проект повлиял на понимание себя и своей телесности, Анна Золотнюк и поговорила с Артемом.

Артем Гумилевский из Николаева учился в школе Myph Сергея Мельниченко, финалист конкурса NIDA OFF в рамках фотографического семинара в Ниде, Литва (2021). Недавно 22 фотографии из серии автопортретов «Великан» купил музей Харьковской школы фотографии и теперь они находятся в постоянной коллекции рядом с работами Бориса Михайлова, Романа Пятковки, Александра Чекменева, Сергея Мельниченко.

— С чего начался «Великан»?

— Изначально назвал серию «Микрокосм», но потом показалось, что название не говорит о моих фотографиях — простых и ироничных. Я начал работать над проектом во время первой волны карантина, когда были самые жесткие ограничения. Решил использовать это время для творчества: начал изучать пространство вокруг себя, искать что-то интересное и пришел к тому, что самое интересное в этом пространстве — я сам.

Сначала фотографии были связаны с рефлексиями на тему себя, потом — окружающего мира. Какая-то из фотографий была сделана в последний день выборов, в которых я участвовал, какая-то — в поездке. Я путешествовал, изучал мир, интерпретируя себя в нем. Постепенно собрался пул работ — больше ста сорока — из которых оформился проект.

Первая фотография серии — я стою в углу комнаты, приоткрытый чуть ниже груди. Она мне безумно понравилась — была о моем состоянии. Я подготовил публикацию и шесть часов не мог нажать «опубликовать» — ведь что подумают люди. Но я переступил через это, опубликовал, и получилось, что не произошло ровным счетом ничего. Для меня это было открытием того, что мое восприятие себя как большого человека — это только мое восприятие.

— А как сейчас с публикацией фото?

— Такая проблема была только с первой фотографией и еще с одной — достаточно откровенной. Я ее сделал, показал своему учителю Сереже Мельниченко, и положил на полочку ждать момента. Ведь в проекте я раскрываюсь поэтапно: изучаю себя, изучаю себя в пространстве, затем, когда карантинные ограничения стали более слабыми, начал изучать себя в пространстве вне дома — так фотография превратились в своеобразный дневник.

— Как формулируете для себя жанр ваших фотографий?

— Это автопортреты, но одновременно это дневник, составленный из автопортретов — не могу отнести фото к конкретному жанру. Важна история каждой фотографии и важен тот путь, который я проходил от одной фотографии к другой, важны мои рефлексии. С одной стороны, я запечатлеваю себя, но в большей степени я фиксирую то пространство, в котором нахожусь.

— Вы говорили, что сначала изучали пространство своего дома, потом то, которое находится дальше. Как вы чувствовали себя в своем и общем пространстве?

— Я не чувствую разницы, фотографируя себя в своем и публичном пространстве, мне комфортно всюду. У меня нет сильной привязки к дому, я достаточно открытый человек, и везде чувствую себя уютно. Единственное — старался, чтобы вокруг было меньше людей, когда фотографируюсь. Не из-за себя, а из-за них, чтобы им не было дискомфортно. Было и так, что большого количества людей вокруг не избежать. Например, на фотографии, где глотаю солнце на Балтийском море. В кадре стою один, но в тот момент вокруг за закатом наблюдало больше пяти тысяч человек. Чувствовал я себя тогда абсолютно комфортно.

Когда прошел некоторый путь с проектом, начал относиться к себе по-другому. Не разделять себя на внутренний и внешний мир. Когда признаешь себя во внешнем мире — чувствуешь себя с ним единым целым.

— Вы говорите ровно о том, что думала, когда смотрела на ваши фото. Ведь главный в портрете — человек, а фон скорее второстепенный элемент, работающий на раскрытие образа. У вас фон такой же герой, как и вы. Что-то похожее происходит с коллажем, где элементы находятся в одной плоскости значений. Какое пространство вам интересно?

— Я стараюсь ловить собственные рефлексии. Привлекает либо что-то необычное для меня, либо то, что необычно для других. Композиционно я всегда стараюсь внедрить себя в пространство, стать частью него. Я понял, что не кажусь в нем лишним, несмотря на мои габариты.

Ищу места, к которым у меня внутренняя симпатия и визуальный интерес — когда вижу в пространстве геометрию, отсвет, повторяющиеся элементы, ведь когда пространство само по себе играет, то себя в него легче вписать.

— В одном из постов вы писали, как в поездке увидели зарево от огня на поле и поехали фотографироваться. Вы часто делаете спонтанные фотографии?

— Три четверти моих фотографий — спонтанные, фотоаппарат всегда с собой. Если я отрефлексировал место, свое отношение к нему и понял, что хочу сделать фотографию, то меня вряд ли что-то остановит.

Этот снимок с горящим полем — один из любимых. Я думал об этом фото, у меня была тяга запечатлеть себя в пространстве с огнем. Не искал этот момент специально, но когда появился шанс сделать такой снимок, еще и ночью, — не мог пропустить. Мы ехали с друзьями и увидели с трассы зарево, свернули и километров десять ехали на свет. Когда выехали на поле, фотографировать нужно было очень быстро, ведь мы вплотную подъехали к огню, он подходил к машине, мы даже несколько раз отъезжали. Для меня ценность этой фотографии еще и в том, что это — приключение: я и мои друзья получили массу удовольствия.

— Кроме таких экстремальных, у вас есть канонично-девичьи фотографии в подсолнухах. В начале разговора вы охарактеризовали свои фото как простые и иронические. Давайте поговорим об иронии.

— Я часто езжу по трассе и каждый день видел девушек, фотографирующихся в подсолнухах, а потом вся лента была в одинаковых неинтересных фотографиях. У меня это вызывало внутренний протест. Вот и решил сыронизировать. Сам подсолнух у меня ассоциируется с какой-то изотерической темой. Три подсолнуха держал, как три канала чакр — их три, вроде (смеется — А.З.). Хотел сделать отсылку к этому, ну и поиздеваться, конечно.

И говоря об иронии. У меня сложные отношения с религией — не одобряю то, что мне навязали, ведь в детстве не было права выбора. И когда в прошлом году семья потащила на Пасху в церковь — смотрел на пересечение предрассудков с религией, фанатизма с семейными традициями, для меня это выглядело как некая вакханалия, это меня сильно возмутило. Когда пришел домой, сделал коллаж (единственный в серии) — скачал изображение кулича, наложил на попу и выставил. Это был мой протест. Потом писали: как я мог, это же богохульство. Но это просто моя попа и кулич.

— Продолжая о стереотипах. Обычно в обнаженных фото эксплуатируется женская сексуальность. Но ваша нагота другая — это скорее неодетость, это несексуализированное тело.

— Когда-то меня спрашивали: будь я женщиной, фотографировался ли я бы так. Ответил, что нет. Я считаю, что в нашем социуме очень искривленный взгляд на тело — и не важно, женское или мужское. Мы придаем ему сексуальность, не зависимо от контекста. Грубо говоря, кто-то придумал, что женская грудь сексуальна. Но грудь — это грудь, как нога — это нога, а рука — это рука. Если человек не вкладывает в них сексуальное значение, то это всего лишь части тела. У меня нет ни одной фотографии сексуального характера или в сексуальной позе — для меня было важно передать ощущение тела как просто тела.

— Да, именно такое органично вписывается в ландшафт, тогда как одетое — выделялось бы на нем.

— Безусловно. Я думал, почему фотографируюсь голым, и понял, что любая одежда будет ширмой между мной и зрителем — закрывать меня, эмоции, смысл. Одежда добавляет смыслы, которые, скорее всего, будут неправильно истолкованы. И затем какая одежда — брюки, шорты, костюм — это будет дополнительным слоем, а мне хотелось показать первозданность. Эти эмоциональные портреты раскрываются за счет того, что я открыт перед зрителем, что я без одежды.

— Вас часто спрашивают, почему у вас грустный вид.

— Грустный вид у меня в основном на ландшафтных фотографиях. Но мне кажется, что он не грустный, а спокойный. Я использую нейтральное выражение лица, чтобы не перегружать эмоциями работу — так читаются ландшафт и тело. Яркая эмоция, скорее всего, убила бы восприятие остальных элементов.

Эти работы — о внутреннем. Я старался делать их максимально честными, открытыми и простыми. Может, потому что не стремился вкладывать в них глубокие смыслы, они легко читаются и поэтому хорошо воспринимаются.

— Как эти фотографии повлияли на ваше понимание и восприятие себя?

— Мне это помогло — хотя это банальная фраза — по-настоящему себя полюбить. У меня внутри была буря комплексов, с которыми приходилось бороться, да я успешно с ними боролся, да их никто не замечал. Эти фотографии, которые смотрят тысячи человек, — хорошая проработка комплексов и осознание того, что мой вид важен только для меня. Если он меня устраивает — а он устраивает — то все нормально.

Я долго шел к тому, чтобы принять себя, и проект поставил жирную точку в этом. Сейчас я худею и мне даже немного жалко (смеется — А.З.). 

— Жалко чего?

— Фактуру терять. Хочу снизить вес, чтобы улучшить качество жизни. Из этого делаю, если получится, проект. Раньше я радовался, когда худел, считая, что становлюсь красивее, а сейчас для меня это ничего не означает — снижаю вес, чтобы было легче. 

— Это дневник. А какая финальная точка?

— Я много думал над этим вопросом. Сложно поставить точку — ведь это моя жизнь. Но постепенно свожу на нет «Великана», чувствуя, что он начал размывать самого себя. Теперь доделываю фото просто ради удовольствия. Точкой будет проект с похудением, ведь со мною другим этот проект будет другим.

Беседовала Анна Золотнюк

Фото Артема Гумилевского