Его хорошо знают не только в Украине, а и за рубежом. Картины художника хранятся в музеях и частных собраниях по всему миру. В своем творчестве Ахра Аджинджал не настаивает на конкретике заложенных смыслов: художника интересуют состояния и их переменчивость. В то же время он позволяет зрителям самим определить настроение каждой работы, давая картинам простые предметные названия. Мы поговорили об отношении к ошибкам, сублимации собственных переживаний, восприятии искусства и процессе интеграции в киевские творческие круги.

Фото М. Вайсберг

– Что подтолкнуло вас стать художником?

– Мое увлечение рисованием началось в детстве и перешло в потребность. Мой отец меня в этом поддерживал – покупал мне краски, бумагу, потом что сам любил это занятие. Он даже какое-то время учился в художественной школе, но из-за проблем со здоровьем не смог ее окончить. Я рисовал немного лучше, чем мои сверстники. Наверное, у меня был талант, а еще трудоспособность и огромное желание развиваться. Представьте себе, я даже сам делал кисти из конского хвоста! Мама работала в библиотеке, так что все книги по искусству были мои: я их изучал, что-то оттуда копировал. Помню, потом появился журнал «Юный художник», который родители выписывали лично для меня.

Akhra Ajinjal, paper, acrylic, 86×61 cm. 2016

Кстати, решение стать художником было принято под влиянием одного необычайного события: после третьего класса меня отдали в пионерлагерь в Очамчира (город в Абхазии, – Ред.), расположенный на берегу моря. Однажды нас повели на экскурсию в военно-морской порт, находившийся неподалеку. Когда мы шли назад, я увидел нечто, навсегда запечатлевшееся в моей памяти: на берегу под громадным раскидистым дубом стоял человек у мольберта. Я подбежал к нему, стал за спиной и долго смотрел, как он пишет вид на море. Тогда я впервые увидел художника за работой. До сих пор эта картина у меня перед глазами. Позже я случайно заметил этот этюд в журнале «Огонек», я не мог его не узнать. Это стало первым осознанным толчком к решению стать художником.

– Повлияло ли искусствоведческое образование на ваше творчество?

– Конечно, повлияло. Как искусствовед я ничего не делаю еще с 1992 года и решил, что больше писать не буду. Это случилось, когда я начал активно заниматься графикой и живописью, потому что понял, что у этих занятий есть некое противоречие. Описывать то, что ты делаешь, довольно сложно, а описывать отстраненно еще сложнее.

Как искусствовед я проработал в Абхазии несколько лет – активно писал в журнал, но это не приносило мне особого удовольствия. Я тяготел к живописной практике, и когда я переключился на нее, возвращаться к искусствоведению не захотелось. С другой стороны, нам давали очень неплохое образование в МГУ (Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова) в области истории искусств. Я всегда стараюсь расширить свой кругозор, у меня обширная библиотека.

Akhra Ajinjal cardboard, acrylic, 70х100 cm. 2014

Сейчас как искусствовед я нагоняю часть программы, прежде ограниченной советской властью по идеологическим соображениям. К примеру, XX век мы прошли частично – Пикассо, Матисс, Шагал и некоторые другие важные фигуры, но многие течения и персоналии пропустили, так что я все изучаю сам. Я шучу, что знаю больше, чем умею, но меня это мотивирует. Я уже 9 лет веду в Facebook страницу «GRAND ARTIST». На ней я главным образом показываю искусство XX века, это мой искусствоведческий вклад. Я ищу интересных художников, часто малоизвестных, и делаю о них публикации. Все работы, размещенные в «GRAND ARTIST», я ищу за пределами Facebook. Чтобы найти какую-нибудь хорошую работу, я могу просмотреть 100 плохих, это непросто, но интересно. Я художник, которого можно поразить! Когда кто-то декларирует, что его трудно чем-то удивить, это немного пугает.

Если художника невозможно удивить, это означает, что он уперся в потолок и у него есть ограничения, а это только мешает. Чем больше ты смотришь и изучаешь, тем больше тебе самому хочется работать.

– Расскажите, какие творческие цели вы перед собой ставите и как они изменялись на протяжении вашей карьеры?

– Цель – для меня самое непростое слово в определении. У меня одна задача – создать что-то красивое в рамках моего понимания и умений. Картина должна быть завершена внутри меня, а то, что существует в моем воображении, уже потом переносится на полотно.

Для меня важно открывать что-то новое и интересное в процессе творчества, продвигаться на более высокий уровень. Главное – не запираться в одной комнате и не говорить: «Мне и тут хорошо». Я могу писать и фигуратив, и абстракции, и коллажи резать… Я начинал с одних мотивов, потом переходил к другим. К примеру, вначале я создавал какие-то яркие работы, в духе фовистских произведений, очень сочных, южных – это объяснялось тем, что я жил в Абхазии.

Akhra Ajinjal. Abstraction. Untitled. 29,5х42 cm, cardboard, acrylic. 2016

Когда я сюда переехал, меня называли «художником абхазских домиков». Потом я познакомился с Матвеем Вайсбергом, Александром Животковым, Марком Гейко, Мы общались, рассматривали работы друг друга, и я проникался чем-то другим. Я не скрываю имен тех, кто на меня повлиял. В Киеве очень серьезная школа. Если внешнее гармонирует со внутренним состоянием, и ты это принимаешь, из этого рождается что-то свое.

– Интересно узнать о процессе интеграции в киевские творческие круги и ваши отношения с киевскими художниками.

– Мое знакомство с киевской художественной средой произошло очень быстро и органично. В 1993 году еще продолжалась грузинско-абхазская война; я смог вывезти с собой только пять полотен и думал, как их куда-нибудь пристроить. В Украинском доме проходила выставка, организованная при участии одного моего соотечественника. Благодаря ему мои работы попали в экспозицию. Из пяти выставленных картин три купили сразу. Их все приобрел, насколько помню, военный атташе французского посольства.

Позже я познакомился с художниками, продававшими картины на Андреевском спуске, и с галереей «Фортуна», которая была одной из первых в Киеве, в ней выставлялись на то время лучшие художники города. Я предложил им свои работы, которые увидел Матвей Вайсберг и заинтересовался, взял мой номер у галериста. Мы встретились на следующий день, пообщались и с тех пор мы дружим. Потом появилась галерея «Ра», открывшаяся выставкой моих работ. Интересно, что за неполный месяц мы успели продать мою выставку трижды – когда кто-то покупал картину из экспозиции, я приносил новую на ее место.

– Ваши работы кажутся очень интимными. Одна из персональных выставок даже называлась «Внутренний пейзаж». Расскажите о сублимации собственных переживаний.

– Это очень тонкая штука. За день я могу сделать две работы в абсолютно разных ключах, находясь в одном и том же состоянии. Есть такая вещь, как внутренний взгляд. Когда ты начинаешь работать, и рука может воспроизвести то, что ты выстроил внутри – это хорошо. Но бывает так: представляешь себе некую картину, настоящий шедевр, начинаешь работать – а она совсем неудачная. Бывало, что я день проработал, шел мыть кисти, а когда возвращался, то видел: на мольберте стоит кошмар и в последний момент соскребал краски. Это результат чрезмерной сосредоточенности, когда ты завелся и работаешь, а остановиться и оценить забыл.

Я вижу мотивы в окружающем мире: к примеру, тут красивое дерево, стена, кусочек дома, небо… Я накапливаю эти образы, и со временем они появляются в работах. Я создаю альтернативную реальность –– новое прочтение чего-то привычного. Честно говоря, на настроение я обращаю меньше всего внимания, хотя зрители думают, что это что-то личное. У нас есть проблема литературного восприятия живописи: зритель начинает выискивать некие повествования, сюжеты, концепции, литературные смыслы. Как-то ко мне пришла одна французская журналистка, и мне очень понравилось ее восприятие абстракции: она больше говорила о фактуре, цвете, о каких-то формальных вещах.

– Тогда о чем, на ваш взгляд, абстракция?

– О том же, чем занимается фигуративная живопись, только слегка отличаются формы и язык. Есть вещи, которые я не могу выразить в пейзаже, к примеру, некое серое состояние: не печальное или мрачное, а в плане цвета, переходов, градаций и сопоставление с этим серым какого-то одного мазка или фактуры.

Я вам расскажу один секрет о своем первом соприкосновении с абстракцией. Когда мне было 14 лет, я увидел в журнале «Творчество» деталь работы Рембрандта «Возвращение блудного сына», фрагмент одежды, такой пастозный мазок. И эта отдельная деталь была абсолютно абстрактной, она зацепила меня фактурой, лессировкой, тем, как один цвет переходит в другой. После этого я никогда не относился к абстракции поверхностно.

Akhra Ajinjal . Abstraction. Untitled. 29,5х39,5 cm, cardboard, acrylic. 2014

Я сам начинал с формальных вещей: с работы с материалом, исследованием того, как он работает, влияет на твой мозг и восприятие. Кроме мощного влияния на психику, картины Ван Гога еще и написаны безупречной техникой. Когда ты вблизи смотришь на них, видно, что каждый мазок на своем месте – абсолютная точность. Это то, к чему я стремлюсь – с первого раза наносить краску куда надо.

– Какой системой символов вы пользуетесь?

– Это не символы, скорее живописные элементы, к которым я привык. Это мой язык, точно так же, как каждый человек использует одни и те же слова. Мои пейзажи почти безлюдны, но при этом человек все равно присутствует, когда смотрит на картину. Пейзаж без человека, но для человека.

Впрочем, язык тоже изменяется. В 2014 году мы ездили на пленэр в Литву, наша группа «Синий октябрь» под руководством Татьяны Калиты. Я раньше никогда не работал в группе. Мы жили в кельях в женском монастыре и там же писали. Моя живопись начала изменяться, особенно небесная сфера, потому что небо там было очень необычным – за 15 минут оно могло измениться три раза – и я тогда подумал, что надо научиться так его изображать. До этого в моих работах на небе ничего особенного не происходило, и до меня дошло, что на самом деле очень важные вещи творятся на небе. Мне это до сих пор интересно.

Akhra Ajinjal, cardboard, acrylic, 60х80 cm. 2009

Элементы на моих картинах не являются символами – это не литература, не философия, для этого существуют отдельные науки. Для меня это отображение реальности, в которой я нахожусь, а другие пусть видят все, что хотят.

– Был ли когда-нибудь момент, когда вы внезапно понимали, что ошиблись с выбором цвета, темы или способа подачи в написании работы?

– Конечно, много раз! Если я это понял и картина находится в моей мастерской, я ее переписываю до такой степени, чтобы она меня удовлетворяла. Если она уже не принадлежит мне, я никогда не отказывался от авторства. Может быть, что это сейчас она мне не нравится, но ведь прошло время, и судить ее с нынешней позиции тоже неправильно – значит, тогда это был мой уровень. Художник должен делать ошибки, я считаю, что это наша большая привилегия.

Недопустимая ошибка – заниматься тем, к чему ты не тяготеешь, потому я не люблю работать на заказ, не люблю, когда мне диктуют темы, не люблю институт кураторства… Потому что куратор – это отдельная личность, художник — тоже самостоятельная фигура, и ту кто-то обязательно должен покориться, как правило, второй. У меня должна быть своя территория, где я могу радоваться, ошибаться, плакать и двигаться дальше по этому коридору.

– Насколько для вас важно восприятие зрителя, и чего вы от него ожидаете?

– Если честно, когда я работаю, я вообще не думаю о зрителе или покупателе. Сначала я ничего не делаю на продажу, я пишу картины для себя. У меня много картин, которых никто никогда не видел, множество работ, которые я никогда не выставлял, тем не менее я их люблю и ценю. Ведь я их создал. Мнение зрителя важно, но с ним или без него творческий процесс не остановится.

Akhra Ajinjal, paper, acrylic, 44,5х56,5. 2003

– Какое умение, на ваш взгляд, обязательно должно быть у художника?

– У художника должен быть навык выбора. Умение не терять свежий взгляд на собственные работы. Потому что со временем появляется так называемая «авторская слепота»: ты уже не замечаешь, где хорошо, а где плохо, особенно если работать в одной и той же технике и мотивах.

К примеру, если это серия, то она должна длиться до определенного момента, а не бессмысленно множиться. Серийность – это не обязательная вещь для художника. Если какая-то важная тема тебя задела, и ты в одной работе не смог ее раскрыть, но можешь еще использовать этот материал дальше, тогда есть смысл делать серию. Но это не должно превращаться в тиражирование самого себя. Сейчас я работаю над серией «30х30». Там один мотив, две плоскости – земля и небо. Однако в его рамках мне интересны все нюансы, переходы, как живописные состояния, так и мои ощущения.

Я стараюсь работать каждый день, и не всегда получается удачно. У меня высокие требования к себе, потому умение выбирать из того, что ты делаешь, наилучшее очень важно.

Матвей Вайсберг: «В творчестве важна особая смесь случайности и применённых усилий»

Беседовала Риана Абдулаева

Перевод с украинского: Мила Кац