Грамотная реновация прибрежной зоны, провокационные арт-объекты и user friendly публичные пространства, неочевидные, но важные параллели между архитектурой столетней давности и ултрасовременными районами, влияние джентрификации на город — наша авторка Юлия Манукян делится наблюдениями и впечатлениями от поездки в норвежскую столицу.
Все ради фьорда
Вы никогда не задыхались от красоты окружающего городского ландшафта, испытывая что-то вроде «синдрома Стендаля»? Когда все, что вы видите, «порождено энергией страсти… После чего все стало бессмысленным, маленьким, ограниченным…» Почти такой же экстаз вызывает квартал Barcode («Штрих-код») – символ нового Осло, который, как и все новое, разделил экспертное сообщество на два лагеря. Но сначала о том, как власти города решили распорядиться своими «нефтедолларами» для грандиозного редевелопмента береговой линии фьорда (для справки: Норвегия — одно из самых богатых нефтью государств мира).
Мы попали в Осло зимой и поразились непрекращающимся стройкам в районе набережной. Видимо, норвежцы спешат уложиться в сроки, обозначенные в амбициозной программе реконструкции гавани Fjordbyen (Fjord City). Она стартовала в 2000 году, все работы планируется завершить к 2030-му. Этот грандиозный сценарий разворачивается вокруг фьорда – чтобы подчеркнуть его красоту и сделать его главной аттракцией. Прибрежная территория со временем превратится в пешеходный район с современной архитектурой, развлекательной инфраструктурой, зелеными зонами, и самое главное – с доступом к воде.
Fjord City. Фото: Юлия Манукян
До реконструкции виды на фьорд «перекрывали» верфи и прочие промышленные сооружения. Решение властей сделать вместо гавани променад оценили жители Осло, но не администрация порта, не желавшая поступаться экономическими выгодами «центрового» положения. Программа рождалась в переговорных муках целых 26 лет! Уже вовсю велись работы, а окончательного соглашения добились только в 2008 году. Победили жители, для которых в приоритете – природный ландшафт как органичная часть городского. Сошлись на технологическом и дизайнерском апгрейде порта, чтобы он соответствовал новому центру.
«Реабилитация береговых линий» — наиболее заметный мировой тренд на сегодня. Набережные становятся демонстрационной площадкой архитектурных экспериментов и строительных инноваций. Преобразовывается и вся имеющаяся инфраструктура (верфи, заводы, склады), зачастую с отчетливым культурным уклоном. Множество «контейнерных» арт-хабов появилось в таких зонах в Гонконге, Гамбурге, Амстердаме, Сан-Франциско, Нью-Йорке. Все это – «playgrounds of the middle and upper classes», по меткому выражению местных медиа.
Первый реновационный эксперимент – верфь Aker Brygge – случился здесь еще в 1986 году. Теперь это симпатичный район с офисами, жилыми комплексами и прочими аттракциями. В 2014 году закончили реновацию набережной Stranden — теперь эта полоса длиной в 12 километров соединяет западную и восточную части города. Ее главная достопримечательность – дизайнерская уличная мебель, на которой с большим комфортом можно сидеть и любоваться фьордом.
Отсюда попадаем на знаменитый Tjuvholmen («остров воров»), преображенный в 2003 году архитектором Нильсом Торпом согласно его концепции «Игры с водой» в оазис образцовой архитектурно-ландшафтной эстетики. Название говорит само за себя: в XVIII веке его оккупировал криминальный люд всех мастей, здесь же их и казнили. В ходе реновации остров досыпали до формата полуострова, разрезали каналами (открывая доступ к воде) и красиво застроили.
«Островной» арт-хаб
И вишенка на этом тортике – Astrup Fearnley Museet (музей современного искусства). Нам повезло попасть на 25-летие его великолепной коллекции из работ Фрэнсиса Бэкона, Энди Уорхола, Демьена Херста, Такаси Мураками, Джеффа Кунса, Синди Шерман, Ансельма Кифера, Чарльза Рейя, Френка Бенсона и других. Причем кураторы не просто покупали две-три работы, а собирали лучшие вещи разных периодов творчества каждого художника.
Основали музей в 1993 году потомки состоятельных норвежских семей Аструп и Фернли, поднявшихся на морских грузоперевозках. В 2012 году по инициативе Ханса Расмуса Аструпа, решившего, что коллекция нуждается в современной оправе, построили на острове Тьювхолмен новое здание музея по проекту Ренцо Пьяно (автора Центра Помпиду, амстердамского музея NEMO и т.д.).
Музей современного искусства. Фото: Юлия Манукян
Строили 3 года с бюджетом в 90 миллионов евро и получили впечатляющий арт-объект в чистом виде с потрясающими видами на фьорд. Архитектор обыграл здесь «корабельную» тему. Здание внешне напоминает корпус корабля, представляя собой три отдельных павильона на берегу канала, объединенных прозрачной крышей в виде паруса. Эффектное сочетание стекла, стали и дерева — основные принципы норвежского дизайна.
Музей работает как public space, так что здесь просто приятно посидеть в лаунж-зоне на дизайнерской коллекционной мебели и полистать каталоги. К нему примыкает небольшой скульптурный парк с работами Луиз Буржуа, Франца Веста, Аниша Капура и других (он также спроектирован Пьяно). Ближайший сосед и коллаборант Музея – уникальный дизайнерский отель «The Thief» («Вор»), собственность миллиардера и коллекционера Петера А. Стордалена.
Над его оформлением и наполнением работали прославленные дизайнеры и музыканты. Можно прогуляться по лобби и коридорам и ознакомиться с любопытной подборкой contemporary art, включая Энди Уорхола и Чарльза Рея. Впрочем, каждый из 119 роскошных номеров «упакован» оригинальным произведением искусства. Свое название отель обыгрывает и в слогане «We steal you away from daily life» (Мы украдем вас из повседневности»).
«Штрих-код»: красота идеи и окружения
Возвращаясь к Баркоду. В 2003 году голландское бюро MVRDV вместе с норвежскими a-lab и Dark Arkitekter AS выиграли конкурс на проект реновации набережной в районе Bjørvika (Бьорвика, между вокзалом и фьордом). Жюри оценило красоту замысла: линейка из 12 узких зданий разнообразного фасадного дизайна и общей архитектоники (аллюзия на штрих-код) визуально просто завораживает. Ритм перепадов высот и «широт» выверен математически точно. Самое узкое строение – 7,8 метров.
Проект решает и вполне прагматическую задачу — застроить участок так, чтобы получить высокую плотность пешеходных улиц. Переходы есть не только между домами, но и сквозь них, что позволяет в холодное время года максимально избегать открытого пространства. Интересно, что для каждого здания нужно было продумать примыкающий к нему небольшое публичное пространство. И авторы отлично справились, наполнив их причудливыми скамейками, арт-инсталляциями и дизайнерским освещением.
Старый город соединен с Bjørvika пешеходным мостом Akrobaten, нависающим над железнодорожными путями Центрального вокзала. Чудо инженерного решения из стали и стекла (L2 Architects), в 2012 году он получил престижную европейскую премию European Award for Steel Bridges. Обошелся мост казне в 125 миллионов крон, получив статус самого дорогого в Норвегии. Собственно, при подъеме к нему и начинает раскрываться мощная панорама на Баркод. Зрелище незабываемое.
И, наконец, жемчужина набережной – новое здание Национальной Оперы и балета в исполнении поистине уже культового норвежского бюро Snohetta, известного своим пристрастием к монументальным скульптурным формам. Недаром отделанную белым гранитом и мрамором Оперу сравнивают с айсбергом. Общая площадь театра – 38,5 тысяч квадратных метров. Строилось здание с 2003 по 2007 года с бюджетом в 4,5 миллиарда норвежских крон. Впрочем, Snohetta уложилась в 300 миллионов крон. Открытие состоялось в 2008 году.
Опера. Фото: Юлия Манукян
Новая Опера тут же получила признание в виде первого приза на фестивале архитектуры в Барселоне, а в 2009-м ей досталась премия Европейского Союза. Бюро выхватило победу в конкурсе из рук 350 претендентов благодаря гениальному решению крыши. Она под наклоном спускается к воде и образует платформу, по которой можно свободно гулять. Зимой же служит площадкой для скейтбордистов.
Собственно, Опера – в первую очередь public space, и внешне, и внутренне. В фойе театра можно спокойно сидеть с утра до самого закрытия в 23:00 и любоваться изысканным дизайном из теплого дерева и микса дизайнерских решений, эффектных даже в зоне WC. Зимой такие friendly места с бесплатным wi-fi – просто находка: мы там отогревались часами. При желании можно записаться на экскурсию по театру и увидеть всю «начинку» — с залами, костюмерными и прочим закулисьем. Кстати, «питается» здание за счет солнечных батарей, установленных на фасаде.
Опера. Фото: Юлия Манукян
В свое время народ Норвегии прямо интересовался: а не дороговата ли новая Опера в содержании? Много других опасений витало в воздухе еще на начальном этапе реновации. Некоторым гражданам показалось, что перенос порта, постройка туннеля под заливом (чтобы увести шоссе) и возведение пешеходных мостов – неразумное разбазаривание средств. Их не смущало, что Бьорвика была районом бесперспективным, с дурной славой и унылым ландшафтом. Как-то же жили раньше.
Баркод заранее осудили за загораживание только-только открывшихся видов. И даже собрали немало подписей под своими протестными петициями. Архитектурные бюро не встали в позу «нам виднее» и внесли разумные коррективы в этажность и диспозицию зданий. Сегодня квартал критикуют только эксперты.
«Осло, к сожалению, становится…глобальным»
Таков вердикт некоторых архитекторов и критиков, усматривающих в «космополитической» новой застройке угрозу потери «аутентичности». Баркод может легко вписаться в урбанистический контекст любого мегаполиса – от Нью-Йорка до Сиднея. Кристин Ярмунд (лауреатка престижных премий, экс-глава Комитета по городской архитектуре Осло), к примеру, считает, что «эти формы, материалы, функциональные особенности никак не отражают специфику именно этого места».
Осло – город, сформированный фьордом и набережной более чем какая-либо иная метрополия «на воде», теряет свое уникальное лицо. Если не знать наверняка, где вы, сложно будет догадаться. Опера – это единственное, что Кристин не раздражает. Ей нравится представлять, «как скейтбордисты на бешенной скорости проносятся над гостями Оперы в вечерних нарядах».
Унификация – это не так уж плохо. Эдакое уютное одеялко для среднего класса, удушающее ростки чего-то по-настоящему смелого и прорывного
Менее эмоциональные эксперты вроде Аарона Бетски (архитектурный критик, директор Голландского института архитектуры в Роттердаме, куратор 11-й Венецианской архитектурной биеннале), снисходительно отмечают, что унификация – это не так уж плохо. Все достаточно удобно, приятно, не провокационно. Эдакое уютное одеялко для среднего класса, удушающее ростки чего-то по-настоящему смелого и прорывного. Спасает и подчеркивает локальную специфику разумное использование потенциала фьорда. Береговая линия состоит из огромного количества хорошо оборудованных причалов и мест для прогулок, а монотонный жилой ландшафт грамотно «изрезан» каналами и озерами.
Holmen Industrial Area. Фото:Ketil Jacobsen
Экспертам вторят апологеты малоэтажного Осло с его разноцветными домиками: «мы его (лицо, то есть) теряем». Бросаются жесткими обвинениями в «невыносимой универсальности» и вместе с тем вопиющей буржуазности – офисные центры, рестораны, шопинг-моллы и даже публичные пространства здесь просто кричат о безумных инвестициях. С выстраданной ненавистью называют это последствиями «хипстерской джентрификации» — все для того, чтобы поколению hippoisie было вольготно здесь «пастись».
Эти диатрибы понятны, но сильно преувеличены. Баркод – однозначно ословская аттракция. Уникальная и никак не копирующая подобные «ареалы» в исторических портовых центрах. Законсервированные «места историзма» в Европе также в какой-то момент становятся утомительно однообразными, ибо и тогда понятие «строительного тренда» уже работало вовсю.
Городская ратуша – must see всех времен и народов
Для Аарона Бетски на сегодняшний день мало что из построенного переплюнуло комплекс городской ратуши. Это на самом деле нечто грандиозное. В какой-то степени, ратуша предопределила появление Баркода.
Архитектор, урбанист Сергей Дяченко рассказывает: «Некоторые архитектурные критики считают, что Баркод не отражает специфики Осло, разрушает его своеобразие. И такая оценка крайне удивляет, если не сказать, поражает. Не стоит в данном случае говорить об архитектуре каждого отдельного здания. Хотя она и специфична, но несет в себе коды и Осло, и Севера вообще. Новые ультрасовременные кварталы Осло потрясают продуманностью комплексного градостроительного решения. К тому же, Баркод имеет вполне конкретный местный прототип и наследует очевидную его преемственность. Он гениален как раз тем, что абсолютно гармоничен с духом этого города.
Ультрасовременные кварталы Осло потрясают продуманностью комплексного градостроительного решения
А все началось в 1915 году, когда мэр Осло Иеронимус Хейердал предложил перепланировать район трущоб Пипервик в центре города, между вокзалом и королевским дворцом, у побережья фьорда. Композиционным центром нового административного квартала должно было стать здание ратуши. В 1918 году был объявлен конкурс на лучший архитектурный проект. Победило предложение архитектурного тандема Арнстейна Арнеберга и Маркуса Поульссона. Финансовый кризис, наступивший после Первой мировой войны, отодвинул начало строительства, но в то же время дал возможность доработать проект.
Излишне говорить, что здание мэрии в любом городе мира – это собирательный образ архитектурной самоидентичности этого города. В первоначальной идее за основу был взят проект новой ратуши в Стокгольме – архитектура близка, всем нравилась смелая модернистская стилизация традиционной шведской архитектуры. Но затем архитекторы явно подпали под очарование модного немецкого модернизма. Его строгость как нельзя лучше отражала северную натуру Осло.
Поразительно, но только в окончательном, восьмом по счету варианте проекта в 1930 году появились те две офисных 63-метровых башни-близнеца, которые и придали неповторимое своеобразие зданию ратуши. Перед зданием разбита круглая площадь диаметром в 106 метров, которую опоясали пятиэтажные краснокирпичные здания такого же ритма и строя, как и само здание ратуши. В сторону фьорда уходил основной центральный объем здания с залом заседаний. Входы со всех четырех сторон украшены барельефами. Да и само здание ратуши по сути является фоном огромного скульптурного альбома фольклорно-героической истории Норвегии, а мозаики, фрески и барельефы в интерьерах — ее продолжением.
Ратуша. Фото: Юлия Манукян
Строительство началось осенью 1931 года. Вторая мировая война отсрочила окончание грандиозной идеи, и только 15 мая 1950 года здание было полностью завершено. И в те времена находились критики, которым ратуша была не по душе. Некоторые даже считали, что затянувшееся строительство морально ее состарило, и лучше было бы предложить принципиально новый проект. Однако ныне не вызывает сомнений то, что здание мэрии является выдающимся памятником архитектуры и одним из известнейших символов столицы Норвегии.
История Баркода подобна созданию квартала ратуши. Предложение реконструкции таких же трущоб и промышленных построек вдоль того же побережья, фактически на той же оси, что и мэрия, с той же целью – создать парадный фасад города со стороны фьорда. Такие же узкие высотки в том же ритме и в том же направлении. Здание норвежской оперы, имитирующей ледяную скалу, сыграло для них ту же роль, что конференц-зал для башен мэрии.
Баркод. Фото: Юлия Манукян
Нужно добавить, что эти здания вовсе не близнецы – их объединяет лишь общая высотность. Каждое из зданий — полоса орнамента фантастического ковра, или даже фрагмент полярного сияния. Осло в сравнении с другими европейскими столицами – малоэтажный город, разбросанный на прибрежных холмах. Они фактически и являются главным градообразующим элементом этого города. Потому крайне трудно представить, в каком другом мегаполисе мира идея Баркода легла бы как родная в городской ландшафт и так же красиво увязалась бы с проектом 1930-х годов, начавшим исследование истинного норвежского своеобразия и норвежского романтизма».
Хипстерское «гетто»: джентрификация равна колонизации?
Есть вещи, неизбежные для метрополий, как восходы и закаты. Как вообще работает одна из них — джентрификация? В популярном хипстерском районе Осло Grünnerløkka, в том числе. Молодые люди креативных профессий решают поселиться задешево в захудалом пролетарско-иммигрантском квартале, затем с интересом присматриваются к заброшенным заводским/складским помещениям – и вот уже жилищная экспансия выливается в крепкий культурный кластер
В месте, где общепитовский тон издавна задавали заведения типа наших «генделыков», вдруг открываются пара-тройка альтернативных кафе, предлагающих латте с соевым молоком и веганскими кексами. За ними — винтажные лавки и дизайнерские магазинчики для продвинутых представителей bo-bo (bourgeois boheme). Одна за одной открылось с десяток арт-галерей. И вот уже завертелась новая жизнь под девизом «Мыслить оригинально, обустраиваться оригинально, потреблять оригинально». Кульминация «потребительской революции» — супермаркет органических продуктов с ценами такого уровня, что поневоле ждешь от подгнивающих яблок как минимум молодильных свойств.
Вид на город. Фото: Юлия Манукян
Рабочему классу и иммигрантам эти новшества дают мало, разве что унизительное чувство «чужеродности» и уменьшающейся платежеспособности. Как выразился один из местных журналистов, «польский иммигрант, моющий окна в офисе, и помыслить не может о таком образе жизни». Взлетевшая арендная плата окончательно выдавливает пролетариев из нового контекста, заставляя перебираться в еще более захудалые районы. Что, конечно, оценивается как негативный эффект. Хотя и предполагающий, что для кого-то это послужит стимулом добиваться в жизни большего, чем сидеть по вечерам на входных ступеньках и щелкать семечки. Адепты джентрификации лелеют именно такие (утопические) мечты.
Их противники видят в этом форму городской колонизации. Когда рушатся принципы справедливости, разнообразия и прочий мультикультурализм (увы, обрушенный уже несколько лет как). Район, «зачищенный» от стариков и инородцев – в общем, позорное для демократического государства явление. Такова полемика и в Норвегии, и в других европейских странах, не закрывших свои границы для беженцев.
Но вряд ли хипстеры – единственный фактор в этом процессе. Они бы тоже предпочли цены пониже. Их скорее волнует чистота и безопасность «хабитата», что в бедных кварталах – редкое явление. Однако механизмы рынка недвижимости уже запущены в обратную сторону. Теперь только по экспоненте.
Ортодоксы – везде ортодоксы
Музей Мунка.Фото:Frode Inge Helland
Между тем, в Осло сразу бросаются в глаза современные мечети из стали и стекла, вписанные в старую застройку с разной степенью органичности. Политкорректность требует…И продолжает требовать даже в вопросах искусства и архитектуры. Как тут в связи с «поножовщиной» на киевской станции метро «Тараса Шевченко» (были порезаны ножом плакаты с переосмысленными образами Тараса Шевченко, — Ред.) не помянуть схожую идеологически и эстетически конфронтацию, касающуюся скандала вокруг наследия Эдварда Мунка?
Кусок земли, где ступала нога Мунка – это уже мумифицированный коммеморативный объект
Надо понимать, что в Осло вас везде будут преследовать его картины, особенно «Крик». Такое беспощадное тиражирование лично у меня вызывало жестокие приступы идиосинкразии. Здесь Мунку поклоняются и от других ждут соответствующего благоговения. При этом плохо воспринимают авангардное переосмысление всего, что с ним связано. Даже кусок земли, где ступала нога Мунка – это уже мумифицированный коммеморативный объект.
Enfant terrible норвежского искусства, художник Бьярне Мельгорд в сотрудничестве с известным нам уже бюро Snøhetta (проект Оперы) решил построить себе дом-студию на холмах недалеко от Осло, где когда-то стояла вилла Мунка. Точнее, в 500 футах от этого места. Работа над проектом началась в 2011 году при финансовой поддержке двух самых влиятельных застройщиков в стране.
Надо признать, идея рвет шаблоны. Вид у будущего дома самый макабрический – выглядит он как огромный фрагмент «обсидиана» (обожженное дерево, на самом деле дающее невероятную фактурную глубину). Мощные колонны-подпорки в виде животных, образы которых часто фигурируют в работах художника, добавляют своеобразной иронии, но не жизнерадостности. Собственно, условное название резиденции «A House to Die In» многое объясняет.
Резиденция «A House to Die In»
Сам Мельгорд трактует концепцию как попытку поразмышлять над сознательной подготовкой к смерти. Как коррелируют скандинавские архитектурные традиции и дизайн «конечной станции»? Ведь эстетика важна на любой стадии экзистенции. Вдохновляли его и «дворцы» афганских опиумных баронов, в которых «дух смерти носится среди сумасшедшего микса архитектурных стилей». Эта рефлексия нашла отражение в проектировании «drug room» – не наркотической забавы ради, а для создания ощущения дезориентации (каковая случается под кайфом).
Также предполагалась подземная студии в форме тигра и 40-футовая башня, но Директорат по культурному наследию сильно взбунтовался. Увы, и без этих излишеств «сюрреалистичный» проект вызвал массу вопросов. А также обращение «встревоженной общественности» в лице деятелей культуры и представителей СМИ к городским властям – в том смысле, а не есть ли это надругательство над памятью гениального соотечественника. И страстный призыв – не менять ландшафт «сакральной для каждого норвежца» местности. И власти под давлением радетелей за неприкосновенность наследия резко тормозят с финальным одобрением, мотивируя тем, что «резиденция не впишется в архитектурный ландшафт».
«Дом для смерти» — уникальное сочетание искусства и архитектуры. Мунк его бы наверняка одобрил – с его печально известной одержимостью «проклятыми экзистенциальными вопросами»
Архитектор из Snøhetta Мартин Бруннер, покоробленный этими вялыми аргументами, пытается объяснить, что «Дом для смерти» — уникальное сочетание искусства и архитектуры, «невероятно ценный урок в архитектурном синтезе». И Мунк его бы наверняка одобрил – с его печально известной одержимостью «проклятыми экзистенциальными вопросами». В этом проекте философии и психологизма гораздо больше, чем эпатажа. И что самое оскорбительное – журналисты, подхватившие и раздувшие версию о надругательстве, не потрудились даже поговорить с авторами проекта. «Не видели, но осуждаем!» Бюро тоже досталось – «Как могут архитекторы, реконструировавшие Таймс-сквер и Музей 11 сентября, работать со столь одиозной личностью!»
Личность Мельгорда, конечно, подливает масла в огонь. Скандален изощренно (расистский стул, к примеру) и так же изощренно эксплуатирует мунковское творчество. Много шума вызвала выставка Melgaard + Munch (в коллаборации с Музеем Мунка и Snøhetta) в 2015 году, на которой работы художника экспонировались рядом с картинами Мунка. Резонанс был оглушительный. Мельгорда и организаторов выставки обвинили в педофилии и потребовали убрать наиболее провокационные работы. Особо оскорбленные в своих чувствах обратились в полицию.
Выставка Melgaard + Munch
Та же участь постигла и видео «All Gym Queens Deserve To Die» («Фанаты «качалок» должны умереть»). Шведское отделение ЮНИСЕФ и Европейская правоохранительная организация ECPAT International усмотрели там нарушение законов против жестокого обращения с детьми. Прогрессивные медиа разразились серией статей на тему цензуры в искусстве и напомнили, что сам Мунк отнюдь не был конформистом и тоже провоцировал публику контраверсивными сюжетами. К слову, Мельгорд считает, что его сексуальная ориентация (он гей) – не последний фактор. Как бы там ни было, на все нападки он отмахивается универсальным ««Контекст искусства безграничен». В чем-то он прав.
Осло – это новая версия «синдрома Стендаля»
Решение по проекту должны были вынести в конце 2018 года. Но пока – тишина. Хотя есть стойкое ощущение, что фрондерский союз архитекторов и художника, увы, обречен. Видео о проекте можно посмотреть здесь.
P.S. И все же Осло – это новая версия «синдрома Стендаля». Когда, невзирая на жуткий гололед, мы поднялись на смотровую площадку в парке скульптур Ekebergparken и увидели всю роскошь Ословского фьорда и масштаб реконструкции — со всеми ее уже готовыми и только зарождающимися прелестями, мы реально ошалели. Чего и вам желаю.
Текст: Юлия Манукян
