— Город, как в сказке, мать вашу! Как может быть сказочный город не в его вкусе?! Каналы, мосты, церкви! Долбаная сказка – и не в его вкусе?!
— Я хотел сказать, что…
— Лебеди там плавают?
— Да, лебеди плавают.
— Там сраные лебеди плавают – и они, мать их, не в его вкусе?!

«Залечь на дно в Брюгге», реж. Мартин Макдонах, 2008 г.

Да, ехать в «долбаную сказку», подобно многим, после фильма Макдонаха – моветон по умолчанию, этакая утонченная пошлость, тягу к которой, впрочем, задавила в себе с трудом. А была мечта, была (доковыряю эту рану до конца). В общем, так бы я и игнорировала Брюгге под гнетом снобизма, если бы не удачное обстоятельство – 2-я Триеннале искусства и архитектуры (5 мая — 16 сентября).

Context matters

Жирнофактурный средневековый контекст «наследия ЮНЕСКО» снова послужил убийственно харизматичными декорациями – теперь уже для инсталляций художников и архитектурно-дизайнерских команд со всего мира. Для тех, кто в теме, это не менее захватывающий квест, чем рыскать по следам киношных убийц. 15 масштабных арт-объектов разбросали по извилисто-канальному центру, нарисовали карту – и вперед, на охоту за пониманием общей концепции ивента и собственными ощущениями от смелых интервенций в, казалось бы, равнодушную уже к любым вторжениям старину.

Первая Триеннале 2015 года проложила сюда дорожку современности – и рядом с определением города «живописный» появились modern и trendy. Амбиция была заявлена впечатляющая: сделать из исторической провинции мегаполис, добавить ей динамизма. Слоган соответствующий: «Что случится, если 5 миллионов посетителей, ежегодно посещающих Брюгге, внезапно решат остаться?». 18 художников сделали все, чтобы процесс переформатирования запустился. Подробнее читайте здесь.

В 2018-м тренд на урбанизацию усилился. Долгоиграющий миф о «долбаной сказке» истончился до масштаба устаревших интернет-ссылок. Потому что «хипстерские» путеводители новейшего образца – это сумасшедший кайф только от чтения. Так здорово, ярко, с чувством юмора описаны все лакомые места для самого разнообразного досуга. А уж если им следовать, то впечатление появляется именно урбан-дрейфа по мегаполису, а не по «пряничному домику» на краю ойкумены.

Вторжения этого года, само собой, ломали меня об колено легко – большинство блестяще «вписались» не только концептуально, но и архитектурно. Собственно, по этой причине переставшие быть интервенцией, а более соответствующие формату органичной интеграции. Агрессивному же гипнотизму города я вначале сопротивлялась не менее агрессивно, поклявшись игнорировать все это аутентичное великолепие. Да где там! Миллион фото. И никакая «макдонаховская» ирония типа «Кен, я вырос в Дублине, я люблю Дублин. Если бы я вырос на ферме и был дебилом, мне бы в Брюгге понравилось. Но не сложилось…» не спасает. Хотя, конечно, я не в Дублине выросла. Ферма плюс-минус…

Утешаюсь также мыслью, что контекст важен – исходя из идеи всей этой триеннальной вакханалии.

Liquid city: текучее пространство, жидкое время

Концепция «Жидкий город» (Liquid city), предложенная кураторами  Мишелем Девильде (contemporary art) и Тиллем-Хольгером Борхертом (экспертом по фламандской живописи XIV–XV вв.), играет двумя феноменами: текучестью среды в виде многочисленных каналов, подаривших городу звание Северной Венеции, и понятием «жидкая современность» (liquid modernity) от польско-британского социолога Зигмунта Баумана, написавшего много «текучих» трудов, анализирующих непростые реалии поздней модерности. Размывание границ, текучесть и проницаемость мира, его сверхдинамичная изменчивость, неопределенность, вызванная сумасшедшими скоростями, и провоцирующая поэтому страх перед будущим… Любопытно, что идею обратиться к концепциям Баумана предложил мэр Брюгге Ренаат Ландуит.

Именно метафора Баумана о «разжижении» мира (жидкости легко придать любую форму, но сложно эту форму сохранить) так притягательна для кураторов: современный мир постоянно меняется, его трудно контролировать и «провидеть». Мы живем в обществе без цели, без устойчивых ориентиров, без крепких социальных связей. Изменение — единственное постоянство, а неопределенность – единственная уверенность.

Мы живем в обществе без цели, без устойчивых ориентиров, без крепких социальных связей. Изменение — единственное постоянство, а неопределенность – единственная уверенность.

Мобильность, новый номадизм, нежелание прорастать корнями в одном месте (фактор стагнации) девальвируют идею пространства и приоритизируют время – как единственно ценную валюту сегодняшнего дня. Отсюда вытекает (!) «цивилизационный зигзаг»: ранее история творилась оседлыми этносами, символизирующими стабильность и устойчивость.

Сегодня «цивилизаторы» (авангард социального и технологического прогресса) – высокомобильные номады, на своем примере демонстрирующие, что «экстерриториальная подвижность становится символом прогресса, а избыточная оседлость – признаком деградации». И далее: «Неуклонное увеличение скорости движения и развитие средств, повышающих мобильность, в современный период стали основным инструментом власти и доминирования… Твердая» современность была эрой взаимных обязательств. «Жидкая» современность — это эпоха разъединения, неуловимости, легкого бегства и безнадежного преследования. В «жидкой» современности правят те, кто наиболее неуловим и свободен передвигаться без предупреждения».

«Жидкая» современность — это эпоха разъединения, неуловимости, легкого бегства и безнадежного преследования. В «жидкой» современности правят те, кто наиболее неуловим и свободен передвигаться без предупреждения»

Эта «текучесть» — метафора и урбанистического динамизма в том числе. Именно этого «демона» и хотят вживить в забальзамированный до отвращения город-артефакт. Расставив в качестве урбан-буйков современные инсталляции. Куратор Триеннале Мишель Девильде: «Города, когда-то бывшие безопасными ми от угроз внешнего мира, теперь также подвергаются последствиям глобальных социальных, политических, экономических или экологических проблем. Города — это главным образом узлы, запутанные в сети глобального потребления и туризма. Но жидкие метафоры – это символ изменений, инноваций и модификаций к лучшему»

Это, естественно, сильно упрощенный «дайджест» довольного сложного эссе. Если заинтересовала тема, советуем к прочтению книгу «Текучая современность» Зигмунта Баумана.

INFINIT²³

«Жилая башня» архитектора Петера ван Дрише из бюро Atelier4 (Гент) на берегу канала – оммаж «метаболизму», послевоенному японскому архитектурному движению.

Самый ярый апологет метаболизма – Кисё Курокава, известный своими идеями капсульной архитектуры. Капсульная система представляла сочетание двух структур: неизменной основы, подобной древесному стволу, и гибкой системы ячеек, словно листья нанизанных на конструктивную основу-ствол, способных к трансформации и обновлению. Курокава предлагал использовать метаболический принцип и на уровне градопланирования: город – это «ризома» (корневище), в нем есть разветвления сети нескольких «небольших городов» (архитектурных подразделений в виде капсульных домов и микрорайонов), выделенных из большего «городского организма», не подчиняющихся иерархии и предусматривающих свободный рост и развитие.

Его проект «Накагин» — яркий пример такой архитектуры. Две бетонные башни состоят из 140 стальных модулей-капсул, которые можно объединять в более крупные жилые пространства, заменять с течением времени на новые. Каждая капсула (размером с традиционную чайную комнату) представляет собой компактную квартиру для одного человека — с кроватью, маленьким встроенным письменным столом, шкафом и небольшой душевой кабиной.

Петер Ван Дрише интерпретирует капсульную концепцию в более современном духе. На каркас нанизаны прямоугольные «единицы» — мобильные компактные пространства для жизни и работы, объединяющие людей, разобщенных социумом и его «игрушками». Ван Дрише также призывает молодых архитекторов и дизайнеров разработать интерьерные решения для этого проекта. Вертикаль филигранно вписана в конгресс-центр Оуд Синт-Ян, где открывается вид на три знаковых башни Брюгге – Колокольню, церковь Богоматери и храм Святого Спасителя. Башня Ван Дрише – намек на четвертую. К слову, капсульная жизнь вверх – не только прихоть ума, но и решение еще одной проблемы: с ростом уровня воды из-за таяния ледников легко передвигать капсулы повыше.

Сергей Дяченко, архитектор, член ICOMOS: «Концепция прозрачна. Каждая капсула — унифицированная жилая (офисная ячейка). На поселениях окраин Древней Греции землянки имели размеры 2х3 метра. Больше человеку и не нужно было, лишь бы кровля над головой и кровать. Вся жизнь во дворе, на улице, на площади, в общении. Тем не менее, конструкция максимально приближена к архитектурообразной. Модулор Ле Корбюзье определен в размерах и пропорциях. Размер человека диктует высоту этажа и приемлемые пропорции помещения для этой высоты. Железобетонные конструкции наших многоэтажек современных микрорайонов были разработаны по подобному принципу. И этот объект идеально вписан в пространство не только потому, что сочетается с соборами Брюгге, а и потому, что соответствует нашему представлению о жилых модулях в городской среде. К тому же, это хорошо продуманная объемно-пространственная композиция с горизонталями и вертикалями. Соразмерна человеку. И человек запросто начинает следовать указанному автором направлению, проходя последовательно через все капсулы, устроенные на понтонах».

Читать продолжение: Архитектурная Триеннале в Брюгге-2018: 7 топовых объектов и выставки

Текст: Юлия Манукян